6 июля 1827 года в Лондоне уполномоченными России, Англии и Франции был заключен договор, по которому эти державы обязались сообща предложить Порте свое посредничество для примирения ее с восставшими греками, причем потребовать от обеих воюющих сторон перемирия. Когда в Вену пришло известие об этом договоре, то Меттерних написал интернунцию в Константинополь: "Договор может повести к чему угодно, только не к тому, для чего заключен. Наверное, поведет он к войне между Россиею и Портою. Англия будет этому содействовать, но сама воевать не будет; Франция будет игрушкою своих союзников - и своих собственных ложных расчетов".
16 августа (н. с.) представители России, Франции и Англии (Рибопьер, Гильемино и Стратфорд Каннинг) передали рейс-эфенди ноту: почти уже шесть лет великие европейские державы стараются склонить высокую Порту Оттоманскую к умирению Греции. Их старания оставались бесплодными - и затянулась война истребительная, результатами которой были, с одной стороны, страшные бедствия для человечества, а с другой - потери, ставшие нестерпимыми для торговли всех народов. Поэтому невозможно допустить, чтобы судьба Греции касалась исключительно одной Порты Оттоманской. Вследствие договора, заключенного нами, три державы предлагают Порте свое посредничество и перемирие и будут ждать решения оттоманского правительства 15 дней; в случае же нового отказа или уклончивого и недостаточного или совершенного молчания прибегнут к средствам, которые сочтут самыми действительными для прекращения положения, несовместимого с истинными интересами Порты, с безопасностию торговли и спокойствием Европы.
столкновения между турками и греками, причем Дружеские отношения союзных держав к Порте должны остаться [ненарушимыми. Ответа не было. Рейс-эфенди говорил австрийскому драгоману: "Посмотрим, как далеко пойдут меры наших врагов. Греция, свобода, прекращение кровопролития - все это одни предлоги. Нас хотят выгнать из Европы". Египетский вице-король Мехмед-Али дал знать султану, что к нему является английский полковник Кроудок с предложением от имени трех союзных держав отозвать сына, Ибрагим-пашу, из Морей, и за эту услугу державы предлагают независимость Египта; но Мехмед-Али не принял предложения. 8 августа (н. с.) умер Каннинг, оставивший своим преемникам тяжелое наследство: со страшным неудовольствием, с сознанием, что освобождение Греции вовсе не в интересах Англии и даже опасно ей,- они должны были продолжать греческое дело, потому что бросить его, начавши с таким жаром, выставившись на первый план,- до этого не могла дойти даже и бесцеремонность английской политики. Раздражение, происходившее от сознания трудности дела, усиливалось сильным беспокойством, подозрительностью относительно намерений России. Лорд Дадлей, принявший управление иностранными делами, обратился однажды на прогулке с такими словами к австрийскому послу князю Эстергази: "Что вы думаете о намерениях России в греческом деле?" "Следовало бы мне скорее обратиться к вам с этим вопросом,- отвечал Эстергази,- я чувствую себя неспособным отвечать на него; впрочем, я не поколеблюсь признаться в своих опасениях, что Англия зашла слишком далеко вперед в этом деле против собственных своих интересов и интересов Европы".
В Вене вздохнули свободнее, когда узнали о смерти Каннинга. Здесь увидели, что три державы и Порта находятся в таком положении, которое отымает у них свободу движения; им трудно, пожалуй и невозможно, ни двинуться вперед, ни податься вперед, ни податься назад. Но Австрия совершенно свободна и потому может предложить свое посредничество, причем дело может пойти по ее желанию: интересы союзников различны и даже противоположны; следовательно, связь между тремя державами искусственная и хрупкая. Предложение посредничества сделано Порте и принято ею: в письме великого визиря Мегемета-Селима-паши к Меттерниху говорилось, что Порта готова вступить снова в дружеские отношения со всеми державами, если прекратится их несправедливое вмешательство в ее внутренние дела.
Из Лондона пришло новое утешительное известие, доказывавшее, что в Вене не обманулись в том, что "связь между тремя державами была искусственная и хрупкая". Лорд Дадлей сообщил кн. Эстергази под секретом наказ, отправляемый в Константинополь Стратфорду Каннингу. Последний должен был объявить дивану. что британское правительство адресуется еще раз единственно от себя в дружеском тоне к Порте: оно советует ей принять предложение трех держав. Британское правительство, желая положить конец настоящим ужасам и анархии и спасти часть греческого народа от верной погибели, желает в то же время упрочить политическое существование Турции, а средство для этого - согласие на предложение трех держав. Естественно, что Порта может находить достаточные основания для своих беспокойств и подозрений насчет одной из трех держав, подписавших Лондонский договор; но ее должны успокоить чувства двух других держав - Франции и Великобритании. Принятие ею предложений будет иметь непосредственным следствием то, что она восстановит свои прежние отношения с поименованными двумя державами, которые будут тогда в состоянии или удалить от нее всякую опасность, могущую родиться от развития честолюбивых видов третьей державы, или обеспечить ее с успехом, чего она не достигнет, если поведет себя иначе.
Но эти внушения не успели еще достигнуть Порты, как она была поражена известием, что флот ее истреблен в Наваринской гавани соединенными эскадрами трех союзных держав: Россия, Англия и Франция объявили, что прекратят военные действия между турками и греками; для исполнения этого обещания необходимо было их соединенным эскадрам не дать движения турко-египетскому флоту Ибрагим-паши, что и было сделано в Наваринской гавани; вопрос состоял в том, согласятся ли турки на бездействие; первый выстрел последовал с их стороны, и флот их был истреблен.
И после этого события в Константинополе продолжался дипломатический турнир, который мог доставить удовольствие одному только австрийскому, интернунцию, желавшему во что бы то ни стало протянуть время. Посланники союзных держав оставались при своих прежних требованиях. "Наваринская битва,- говорили они,- есть необходимое последствие Лондонского договора, и наши дворы будут крепко его держаться". Турки требовали, чтобы союзные державы отказались от всякого вмешательства в греческие дела и вознаградили Турцию за истребление ее флота. "Если греки,- говорил рейс-эфенди,- получат льготы вследствие измены и бунта, то как это подействует на остальных райев? Наша уступчивость заставит наших друзей ежедневно прибегать к новому вмешательству. Разве вы не можете тогда нам сказать: "Если ваши бунтовщики получили льготы, дайте такие же льготы вашим верным подданным"; эти льготы, которые изменяют все положение райев, разве не образуют государства в государстве?" "Мы требуем льгот не для всех греков, а только для жителей собственной Греции",- представляли посланники. "Ваши требования не могут быть исполнены,- говорил рейс-эфенди,- они противны религии и национальности, и никакой договор не дает державам права вмешательства. Вы говорите о собственной Греции и упускаете из виду, что религия и патриарх соединяют всех греков. Если эта связь будет существовать, все греки будут требовать того, что уступлено одной их части". "Все католические государства признают одного папу, и это нисколько не мешает их независимости",- говорили посланники. "Так наши друзья желают для греков отдельного управления? - возражал рейс-эфенди. - Султан объявил последние уступки, которые он может сделать грекам: не требовать с них за шесть протекших лет поголовной подати, которую они не заплатили; не требовать вознаграждения за понесенные убытки; со дня покорности освободить их от всех податей на год". Посланники объявили, что эти уступки недостаточны. Порта замолчала. Посланники потребовали паспортов, но и тут сделали последнее представление: "Не согласится ли Порта дать грекам обозначенные в Лондонском договоре права, если греки сами будут с покорностью просить о них пред престолом султана". Получив отказ, посланники оставили Константинополь 8 декабря (н. с.).
проектах русской политики, о замышляемых ею приобретениях, о желании разрушить Оттоманскую империю, овладеть Константинополем. Зная, что кабинеты (преимущественно английский) вовсе не чужды этих газетных мнений; зная, что выражение "союзные державы - Россия, Англия и Франция" заключало в себе большую иронию, но желая вместе с тем всеми зависящими средствами поддержать союз, вести дело втроем сообща, император Николай приказал графу Нессельроде отправить в Лондон князю Ливену откровенное изложение русской политики, ее интересов и требований. Перерывом дипломатических сношений с Портою Россия поставлена в печальное положение; ничьи интересы так не страдают от этого, как ее - страдают интересы материальные, торговые, страдают интересы нравственные относительно Дунайских княжеств, Сербии, отношения которых определялись было Аккерманским договором, а теперь ничто не будет исполнено.
С великим удовольствием император узнал, что князь Ливен (11 декабря н. с.) подписал новую декларацию союзным державам, что они по-прежнему будут действовать бескорыстно, к каким бы мерам ни принудила их политика дивана. В этом случае не отвлеченное правило великодушия, не пустое славолюбие руководит политикою императора, Для России важно, чтобы в Греции образовалось государство, могущее вести свободную торговлю с Черным морем; и этот интерес тождествен с интересом других торговых государств. Для России также важно пользоваться на Востоке влиянием, принадлежащим ей по праву; но это влияние не исключает влияния других дворов европейских и по тому самому не может возбудить ни основательных опасений, ни законного соперничества. Россия, с другой стороны, не имеет никакого интереса это правительство будет в наших глазах самым удобным соседом, и мы не можем желать более благоприятного блага России. Мы не перестанем повторять, что ни падение Турции, ни завоевание не входят в наши виды, потому что они были бы для нас более вредны, чем полезны. Впрочем, если бы, несмотря на наши намерения и усилия, Божественное Провидение предназначило нас быть свидетелями последнего дня Оттоманской империи, идеи его величества относительно расширения русских пределов останутся те же самые. Император не раздвинет границ своих владений и потребует от своих союзников только такого же отсутствия честолюбия и своекорыстных интересов, которого он первый покажет пример.
нашего желания разрушить Оттоманскую империю и овладеть Константинополем. Ручательством нашей умеренности служат для союзников наши истинные интересы и наши торжественные обещания. Существуют ли между государствами гарантии более верные? Относительно средств заставить Порту подчиниться условиям договора 6 июля Россия конфиденциально предложила союзникам следующее: русское войско перейдет Прут, займет Молдавию и Валахию и не остановится, пока Порта не примет всех условий Лондонского договора, исполнение которого будет единственною целью этих мер. Русские войска займут турецкие области во имя трех дворов - русского, французского и английского. Со стороны всех означенных дворов будет торжественно объявлено, что провинции эти будут возвращены немедленно Порте, как скоро цель войны будет достигнута; союзники, сверх того, обнародуют свои взаимные обязательства не искать завоеваний и исключительных выгод. Союзные эскадры должны содействовать сухопутным русским войскам, защищая греческие берега или действуя наступательно, нападая на места, занятые турками в Морее, на Александрию, и даже явиться пред Константинополем для предписания мира султану. По мнению императора, чуждое вмешательство в отношения союзников к Порте не должно быть допущено ни в коем случае, ни под каким видом; оно не может повести к удовлетворительным результатам и противно достоинству трех дворов, которые должны одни достигнуть этого результата.
Последние слова предложения, разумеется, относились прежде всего к Австрии: император Франц объявил Татищеву, что он не только не будет поддерживать Порту, но прямо объявит ей, чтобы не ожидала ни посредничества, ни поддержки со стороны Австрии. Это объявление вызвало письмо от императора Николая (7 января 1828 года), в котором русский государь заявлял императору Францу, что союзники никогда не позволят себе удалиться от основного принципа союза, который не позволяет завоеваний и исключительных выгод: таким образом, действия союзников никак не нарушат интересов Австрии, никакое общее колебание не потрясет настоящего положения владений и равновесия государств, установленных актами 1814, 1815 и 1818 годов.
"Невозможно объяснить противоречия Венского двора. 15 декабря император Франц обещает Татищеву уговаривать Диван, чтоб тот принял предложения союзников, и объявляет, что в случае упорства Порта не должна ждать никакой поддержки от Австрии. От 22 января граф Аппони (австрийский посланник в Париже) сообщает Тюльерийскому кабинету длинную ноту, где дает союзникам совершенно другие советы, чем какие его кабинет дал туркам. Французское министерство сообщило об этом обстоятельстве лондонской конференции, и лорд Дадлей объявил, что сам князь Эстергази (австрийский посланник в Лондоне), спрошенный об этом деле, отвечал, что ничего не знает".
В то же время князь Ливен сообщил Поццо из Лондона известие, что Австрия хочет устроить Галицию под именем Польского государства для сына Наполеона, герцога Рейхштадтского. Дело было в том, что Австрия не хотела ни под каким видом освобождения Греции; Англия не хотела, чтобы при этом освобождении главная роль принадлежала России, чтобы Турция принуждена была согласиться на это освобождение походом русского войска, который мог иметь неожиданные последствия, разрушить Турецкую империю, по крайней мере нарушить ее целость и во всяком случае усилить влияние России. Пусть русский император дает торжественные обещания, что он не увеличит своих владений и не желает разрушения Оттоманской империи: дело не в увеличении владений, а в усилении влияния России на Балканском полуострове. Вот почему в ответе на русское предложение говорилось, что "нашествие на Оттоманскую империю" (l'invasion de l'Empire Ottoman), какими бы уверениями оно ни сопровождалось, породит опасения и возбудит страсти, несовместимые с спокойствием цивилизованного мира; после долгой тишины, которою наслаждалась Европа, невозможно государственному человеку спокойно смотреть на первое движение великих армий и первое столкновение великих государств. Опыт заставляет бояться, что такая борьба будет только началом длинной цепи замешательств и бедствий. Сознание опасности нарушения мира выражалось постоянно в поведении союзников; мирный дух обнаруживается и в самом Лондонском договоре. Положено было принять меры для установления фактического перемирия между Портою и греками; но исполнение этих мер не должно было вести к настоящим неприятельским действиям. Наваринская битва нарушила эту предосторожность; но это неожиданное событие не переменило ни природы договора, ни намерения союзников, обнаруженного в новых заявлениях в Константинополе, не изменило мирных отношений между этими государствами и Портою.
Договор имел исключительно в виду состояние Греции; следовательно, операции, ограниченные Грециею, будут иметь двойную выгоду - содействовать конечной цели предприятия и не возбуждать опасений насчет целости Оттоманской империи, которые непременно возбудятся, если сухопутные войска и флот отправятся к ее столице и будут заняты области, отдаленные от страны, в пользу которой условлено действовать. Война между Россиею и Портою в настоящих обстоятельствах получит характер религиозной войны. Турки, рассвирепевши от нападения, направленного, по их мнению, против их веры и владений, не будут сообразоваться с правилами, которыми обыкновенно руководятся державы в войнах чисто политических. Восстания обнаружатся повсюду в их империи, и дело, начатое в видах примирения и человеколюбия, кончится сценами убийства и опустошений.
Британское правительство предлагало ограничиться очищением Морей от турок и занятием Коринфркого перешейка, после чего будет приступлено к организации Греции под покровительством союзных эскадр и с помощию торговых агентов; морские разбои были бы прекращены, и мирная торговля народов получила бы правильное течение. Чтобы заставить Порту согласиться на принятие посредничества, нужно: с точностию определить пространство страны, к которой оно относится; определить дань, которую греки должны платить Порте; определить вознаграждение, которое должны получить турки за свои земли в Греции; наконец, определить права надзора Турции над Грецией.
"Английская нота,- писал Поццо-ди-Борго,- составлена в таком смысле, как будто бы никогда не было Лондонского договора и как будто бы вопрос начался только сегодня, тогда как инструкции, данные посланникам и адмиралам, установляли употребление силы, чтобы заставить Порту согласиться на план примирения. Из этих инструкций очевидно, что употребление принудительных, то есть враждебных, мер было принято в принципе и приложено на практике. Мы должны серьезно исследовать положение, в какое ставит нас завистливая политика Англии и деятельная и неутомимая ненависть Австрии. По нашему мнению, Императорский кабинет напрасно будет рассчитывать на успех коллективной системы, для которой его великодушие принесло столько жертв. Принимая эту систему, он имел целью посредством общего действия достигнуть результатов, получить которые своими одиночными усилиями ему казалось слишком опасным. С своей стороны Великобритания, соединяясь с Россиею, хотела воспрепятствовать этому одиночному действию и предполагавшейся его цели. Франция присоединилась к двум другим государствам, чтоб не остаться одинокою и в надежде устранить столкновения. Австрия избрала враждебную роль с явным намерением уничтожить все эти соображения, замедляя все, способствовавшее их осуществлению, и держа себя в готовности воспользоваться обстоятельствами для внесения смуты в союз. Английский план составлен для того, чтоб оставить Россию и на будущее время в тех неприятных отношениях, в каких она находится к Турции. [5].
Положению Австрии и Англии мы должны противопоставить свое собственное и уверить их на деле, что нас нельзя захватить врасплох и что мы в состоянии воздать с лихвою за зло, которое захотят нам сделать. Если князь Меттерних убежден в этой истине, то не посмеет компрометировать империю, которою управляет; а если осмелится, то почувствует следствия. Его слабость сообщится Англии. Для ослабления этой державы наша рука должна быть поднята над Австрией; интерес Англии, состоящий в том, чтобы не подставлять Австрию под удары и не давать нам случая к торжеству, сделает ее посговорчивее. Если эти истины не утвердятся в головах герцога Веллингтона и князя Меттерниха, то мы будем встречать во всем препятствия, и нет интриги или заговора, которых бы против нас не употребили. Франция вела себя твердо и честно..."
Порта упрощала отношения, вызывая Россию на войну. Она разослала ко всем начальникам провинций гатти-шериф, в котором Россия была представлена как непримиримый враг Оттоманской империи и мусульманства: Россия произвела восстание греков; по ее ухищрениям Англия и Франция отнеслись враждебно к Порте; она нарочно возбудила против Турции внутренних и внешних врагов, чтобы помешать преобразованиям, которые должны были возвратить Турции прежнюю силу. Тщетно австрийский интернунций и прусский министр хлопотали изо всех сил, чтобы воспрепятствовать обнародованию этого гатти-шерифа: европейская печать овладела им, и никто не смотрел на него иначе как на объявление войны. За словом следовало дело: все русские подданные были изгнаны из турецких владений. Наследник персидского престола Аббас-Мирза сообщил генералу Паскевичу, что Порта приглашает персиян продолжать войну с Россией, обещая им в скором времени деятельную помощь; наконец, Порта объявляла, что она вовсе не обязана исполнять Аккерманский договор.
чтобы поскорее покончить войну, чтобы не быть принужденною сделать ее слишком решительною и быть в состоянии уменьшить затруднения мира. Какое государство может позволить, чтобы его торговля была остановлена, его подданные выгнаны, его честь оскорблена, его договоры затоптаны ногами? Какое государство может оставить подобные действия безнаказанными? Права России в этом случае неоспоримы и независимы от всех соглашений с другими государствами. Император принужден отвечать войною на войну, и его войска немедленно перейдут Прут. Публичная декларация будет предшествовать этой мере. Все европейские государства найдут в ней обычную умеренность его императорского величества. Россия не предположит для себя ни завоеваний, ни падения Оттоманской империи. Она будет искать только средств обеспечить безопасность и свободу своей торговли, возобновить договоры, нарушенные Портою, помочь христианским народам, которых эти самые договоры ставят под покровительство императора, наконец, получить вознаграждение за убытки торговые и военные. Во всяком случае Россия, раз принужденная прибегнуть к оружию, считает обязанностью чести привести в исполнение Лондонский договор. Английское правительство (с герцогом Веллингтоном во главе) было в крайне затруднительном положении; оно не могло отвергать права России начать войну с Турциею и в то же время больше всего боялось этой войны и успехов России, которые дадут последней главную роль и приведут Греческий вопрос к иному решению, чем какого желала для него Англия. Эта затруднительность положения и раздражение, отсюда происходящее, выразились в ответе князю Ливену. В ответе прямо высказывалось, что теперь союз между Россиею, Англиею и Франциею должен рушиться.
Франция и Англия должны идти по дороге, указанной Россиею, или вовсе не действовать, Война России с Турциею величалась нашествием (invasion) на Турецкую империю, и объявлялось несочувствие его британского величества к этому нашествию. Указывалось на опасность, какова это нашествие грозит спокойствию Европы. Английский кабинет должен был признаться, что принятием побудительных мер, , удалялись от главного правила, запрещающего иностранным державам вмешиваться в распри государя с подданными: но здесь позволено было только требуемое необходимостью, а в прочем король хотел по возможности держаться предписаний народного права. Недаром ждали целых шесть лет (и как будто хорошо делали?), прежде чем перешли за линию дружественных внушений. Надобно было давать время на размышление державе, которую вовсе не хотели уничтожить или унизить, а только направить на путь спасения и спокойствия (и после еще 50 лет направляли - с большим успехом!). Продолжительность бедствий необычайных может оправдать решение необычайное; но вмешательство не должно переходить меры зол, которые предположено целить; было бы несправедливо и неразумно рисковать разрушением империи для возможности улучшить положение части ее подданных, и уничтожение пиратства на морях левантских обошлось бы слишком дорого, если бы следствием была всеобщая европейская война (вот до каких мелких размеров был низведен Восточный вопрос!).
"Война между двумя великими державами не может никогда быть так ограничена, чтоб не оставляла за остальною Европою права наблюдать за ее ходом и обсуждать результаты. Россия, считая себя оскорбленною, может требовать удовлетворения; но в эпоху окончательного решения спора интересы других государств, не принимавших участия в борьбе, должны будут также быть приняты в соображение". Кн. Ливен отвечал выражением удовольствия своего правительства, что английский кабинет по своему просвещению и справедливости признал за русским императором право объявить войну Турции. Это признание есть акт, который, открывая Порте глаза относительно одиночества, в какое она себя ставит, может только содействовать сокращению войны. Франция и Пруссия также признали справедливость русского дела; сама Австрия не выражает ни малейшего намерения поддерживатьТурцию. Такое единодушие держав рассеет заблуждение Порты; а если европейские державы желают, чтобы Россия не была принуждена продолжить и распространить свои. военные действия, дать им силу, которая подвергнет опасности судьбы Оттоманской империи; если державы желают, чтобы император не увеличивал количества вознаграждений по мере делаемых им пожертвований, то это единодушие представляет лучшее ручательство в успехе их усилий, лучшее средство получить счастливые и важные результаты. Англия говорила: пусть Россия начинает войну; но пусть знает, что за ее действиями будут зорко следить, не дадут ей распоряжаться в Турции, как ей угодно; заставят ее сообразоваться с интересами тех держав, которые и не воевали. Россия отвечала: от европейских держав зависит, чтобы война скоро прекратилась, Турция не подверглась большой опасности и выгоды других государств не были нарушены: пусть только будут спокойны и не вмешиваются в войну.
Но если Россия требовала единодушия держав относительно невмешательства, то в Англии старались уничтожить это единодушие. Французский посланник в Лондоне князь Полиньяк должен был предложить английскому кабинету присоединиться к плану русского двора и действовать в духе договора 6 июля, несмотря на причины, заставившие Россию приняться за оружие. Но Полиньяк скоро должен был известить свой двор, что он не надеется на успех своего предложения; Англия выходит из союза, будет действовать смотря по обстоятельствам и будет искать союзников на континенте. Прежде всего она стала предлагать Франции остаться в союзе с нею и объявить Россию вышедшею из союза, но встретила сильный отпор. Король сказал Поццо-ди-Борго, что герцог Веллингтон заблуждается; что идея исключить Россию из участия в исполнении договора 6 июля противна праву и политике; что во всяком случае вмешательство императора в восточные дела есть условие необходимое, особенно же когда 200 000 русского войска стремятся в сердце страны, о которой надобно совещаться; что Франция употребит все возможные старания не ссориться с Англиею, но что не скомпрометирует себя относительно России и не разлучится с нею никогда. "Во Франции,- писал Поццо,- желают освобождения греков, усматривают вдали изгнание турок из Европы, завидуют Англии и, однако, не знают, как извлечь какую-нибудь существенную для себя выгоду из успехов России. При таком нерешительном положении господствует одна идея - приготовляться и ожидать событий".
Но в России, зная враждебность Англии и Австрии, желали большей определенности в отношениях к Франции. Поццо обратился к министру иностранных дел Лаферроннэ с вопросом: что будет делать Франция, если Англия и Австрия объявят войну России? 9 апреля Поццо был позван за ответом к самому королю; Карл Х сказал ему: "Война императора с Портою справедлива, потому что султан нарушил договор, которого печать еще не успела простыть. Я не думаю, чтоб Англия объявила вам войну. Если такое несчастие случится, то я найдусь в большом затруднении, ибо если я вступлю в союз с Россиею, то должен буду ожидать, что все удары обратятся на Францию, которая не имеет средств отплатить равною монетою в войне чисто морской. Но если мы сделаем значительные приготовления и будем поддерживать с императором самые дружественные отношения., то английское правительство не раз подумает, прежде чем решится; а если решится, то положение Франции, готовой принять участие в борьбе смотря по обстоятельствам, сильно будет ее беспокоить". Тут Поццо сказал: "Государь! Есть еще обстоятельство: если Австрия соединится с Англиею против России?" Король прервал его и сказал решительным тоном: "Тогда император найдет во мне искреннего друга и верного союзника. Но нам нужно ввести Пруссию в нашу систему; она подбавит большую тяжесть на весы, и Франция получит бесконечное облегчение, если избегнет необходимости бороться с нею".
Император начал подробным рассказом о том, как началось дело с приездом герцога Веллингтона в Петербург: "Он мне начал говорить о восстании греков; о невозможности со стороны Порты потушить восстание и установить порядок; о страшных страданиях человечества; о крови, неправедно пролитой, без достижения цели; наконец, о торговых потерях, претерпенных уже всеми народами, и потерях, которые они должны будут претерпеть, если не положить конец такому состоянию дел. Я отвечал герцогу, что буду очень рад присоединиться ко всякой мере, которую он сочтет удобною для достижения этой цели, но что, сказать правду, я такой новичок в делах и в дипломатии, что не вижу возможности достигнуть цели путем дипломатическим; что если он желает предложить мне свои идеи, то я охотно приму всякое средство, ведущее к цели. Протокол 4 апреля был результатом этого моего требования. Я должен вам заметить, что по моему настоянию включена была в протокол пятая статья, говорящая, что ни одно из договаривающихся государств не будет иметь в виду расширения своих владений, ни исключительного влияния, ни какой-нибудь особой торговой выгоды.
и не представляющем никакого приобретения, никакой торговой выгоды. Я помню, что я говорил тогда герцогу Веллингтону: "Скажите, как, по вашему мнению, турки взглянут на наши меры, имеющие целию воспрепятствовать им в укрощении восставших подданных? Неужели они спокойно согласятся на наши требования?" Герцог Веллингтон мне отвечал: "О! Турки не поведут дела до крайности, когда увидят, что наши решения серьезны. С помощью нескольких фрегатов мы заставим их прекратить военные действия, напугаем их и принудим слушаться рассудка; мы никогда не дойдем до войны". Я спросил опять: "Если, однако, наши фрегаты принуждены будут стрелять, неужели турки примут это за мирные выстрелы?" Герцог отвечал прежнее, что никогда дело не дойдет до такой крайности. Лондонский трактат был следствием Петербургского протокола. Вы и Пруссия не сочли нужным приступить к этому договору, о чем я не перестану искренне сожалеть, будучи вполне убежден, что если бы все пять Кабинетов держали в Константинополе одинаково грозные речи и если бы мы все согласились относительно формы усмирения восставших областей, то не было бы ничего, что теперь случилось.
Я не скрываю от себя неудобства и важных опасностей, сопряженных с предприятием, которое я начинаю; но это не заставит меня отступить от исполнения моих обязанностей. Я искренне буду сожалеть, если обстоятельства мимо человеческих расчетов приведут Порту на край гибели. Я бы желал, чтоб этой печальной катастрофы не было. Я приму начальство над войском, чтоб каждую минуту быть в состоянии выслушивать предложения султана и немедленно остановить войска, когда сочту это необходимым. Я буду вести войну не по-турецки. Впрочем, никакое препятствие не заставит меня оставить мое предприятие, если бы даже последовало падение Оттоманской империи. Без сомнения, это было бы новое несчастие, ибо я не вижу еще никаких средств восстановить это здание, если оно рухнет. Но и это важное соображение не остановит меня. Я не могу себя убедить, чтоб мы успели склонить Порту простыми угрозами или переговорами. Только пушкою и штыком можно победить сопротивление султана. Все мои меры уже приняты, и я не могу отступить ни перед каким препятствием. Убытки, причиненные настоящим положением дел в Одессе, уже простираются до 20 миллионов рублей. По последним известиям, турки позволяют себе страшные жестокости в Сербии вопреки Аккерманскому договору; товары лежат без движения в моих гаванях, потому что Константинопольский пролив заперт для моих кораблей. У меня в руках материяльные доказательства, что турки хотели воспрепятствовать. миру моему с Персией в минуту его заключения. Я, однако, успел заключить почетный мир с Персиею, и если Бог мне поможет в настоящем предприятии, то я заключу мир с Портою, и все убедятся, что я требую от нее только необходимого для русской торговли и того, чем я владел по договорам. Я докажу Европе, что не мечтаю ни о каких завоеваниях, будучи доволен своим положением, как оно есть".
В конце апреля русские войска перешли Прут. Известно, что результаты кампании 1828 года не были так удовлетворительны, как надеялись в России, как опасались в Лондоне и Вене. Здесь, разумеется, были очень рады, а в Константинополе подняли головы. "Дипломатический гений" счел обстоятельства благоприятными для начатия своей кампании; он начал внушать о необходимости для четырех важнейших держав вступиться в войну между Россиею и Турциею, причем уговаривал английский кабинет действовать на Францию, оттягивая ее от России, обещая с своей стороны действовать в том же смысле на Пруссию. Поццо объявил Лаферроннэ, что никогда император не допустит никакого вмешательства посторонних держав в свои дела с Портою, и французский министр дал решительный ответ, что Франция отвергает всякое подобное предложение. Осенью был в Вене возвращавшийся с театра военных действий герцог Мортемар. Меттерних спросил у него, какое впечатление вынес он о русском войске и о русских генералах. Мортемар отвечал, что вынес о русской армии самое выгодное мнение. Меттерних презрительно улыбнулся и сказал: "Вы, французы, позволяете себе поддаваться блеску; спросите об этом деле нас: мы наблюдаем русских сто лет; их сила только напоказ, и в эту минуту это верно более, чем когда-либо; что касается потерь их, то они громадны, Россия нескоро и нелегко от них оправится".
То же самое было повторено в Париже. 1 декабря австрийский посланник при французском дворе граф Аппони прочел Лаферроннэ депешу Меттерниха, где говорилось, что для прекращения Восточной войны необходимо собрать конгресс из воюющих сторон и главных государств Европы: настоящие обстоятельства представляют великие удобства для того, чтобы действовать на дух русского императора; русская армия находится в совершенном разрушении и разложении, физическом и нравственном; генералы потеряли дух, ссорятся друг с другом. Император в глубоком унынии; турки увеличивают свои силы и мужество, они отымут у русских Варну зимою; великий визирь поклялся в этом своею головой - у него будет 150 000 войска для этой операции; в будущую кампанию 300 000 турок бросятся на русские владения, опустошат все на своем пути.
"дипломатический гений" не верил ни одному слову из всего этого; но ему нужно было напугать Францию, принудить ее отстать от России и соединиться с Англиею и Австрией, без чего ни той, ни другой нельзя было предпринять ничего против России. Герцог Веллингтон также вел атаку на Карла X. Для успеха дела нужно было переменить настоящее французское министерство, ибо Лаферроннэ был сильный приверженец русского союза. Влияние Веллингтона, которого военная слава далеко превышала дипломатическую славу Меттерниха, было сильнее и тем опаснее для России. Веллингтон выставлял себя охранителем монархических принципов во Франции с большею умеренностью, чем Меттерних; но это самое делало его влияние еще опаснее. Французский посланник в Лондоне князь Полиньяк, приобревший вскоре потом такую печальную известность, был обольщен Веллингтоном и собственным честолюбием и готовил себе министерское место. Полиньяк, приехавши на время в Париж, попробовал склонить короля к соглашению с Англиею и Австриею; но Карл Х остался непреклонен. Он сказал ему прямо: "Я хочу остаться в союзе с Россиею; если император Николай нападет на Австрию, то я буду действовать смотря по обстоятельствам; но если Австрия нападет на Россию, то я сейчас двину войска против первой. Быть может, война против Австрии мне будет полезна, потому что прекратит внутренние смуты и займет нацию в широких размерах (en grand), как она желает".
Но если бы даже Франция оказала и более податливости, то это не вывело бы лондонский кабинет из того затруднения, в какое он был повергнут политикою Каннинга и тройным договором относительно Греции. Благодая этому договору Россия, Франция и Англия продолжали считаться союзными державами и по-прежнему продолжали совещаться. Постоянные выходки Меттерниха против греческого дела, против Лондонского договора толькораздражали английское министерство, которое сочло нужным наконец бесцеремонно дать понять хозяину австрийской политики, что не соответствует дипломатической гениальности толковать одно и то же попусту, ибо ничто на свете не побудит Англию отклониться от Лондонского договора, хотя бы она сама считала его досадным промахом; что если Меттерних хочет действовать с пользою для Австрии, то должен прежде всего употребить все свое влияние в Константинополе, чтобы заставить турок принять предложение трех держав относительно Греции, а потом мир между Россиею и Портою уже легко может быть заключен.
26 декабря 1828 года отправлена была из английского министерства иностранных дел знаменитая депеша к лорду Коулею, посланнику его британского величества в Вене. Без сомнения, можно допустить, говорилось в депеше, что русская кампания сравнительно с ожиданиями императора Николая и его армии и несмотря на взятие Варны совершенно не удалась. Эта неудача соединена с значительными потерями всякого рода, потерею лошадей, багажа, военного продовольствия и - что еще чувствительнее - потерею, по крайней мере временною, репутации непобедимости, приписываемой русскому войску, может быть, и с излишнею легкостью. Но остережемся выводить из этого ложное заключение! Эти потери можно вознаградить, после них можно оправиться. Очевидно, что опасение несчастий, испытанных русскою армиею, очень преувеличено. Не забудем, что не было ни одного генерального сражения и что император не испытал никакого значительного поражения. Были сделаны ошибки в плане кампании и в операциях относительно перехода Балкан; но ничто нас не уполномочивает предполагать повторение этих ошибок. Верно также, что ряд случайных препятствий, на возвращение которых никак нельзя рассчитывать в другую кампанию, останавливал успехи русского войска. Чрезвычайное поднятие дунайских вод замедлило переход через реку на шесть недель. Сухость лета была почти беспримерна, а в стране между Дунаем и Балканами, не имеющей рек и постоянно дурно орошаемой, армия много потерпела от дурного качества воды и недостатка ее, потому что источники пересохли. Зима отличалась таким же чрезвычайным характером. Необычайно жестокие холода начались очень рано и сделали осадные работы невозможными. Но каковы бы ни были русские потери и какое бы влияние ни оказали причины естественные и неизбежные, мы сильно б ошиблись, воображая, что император Николай будет от этого иметь менее средств будущею весною выставить силу, превосходящую ту, с какою он начал первую кампанию.
И что противопоставит ему султан Махмуд? Он сам, несомненно, обладает твердостью характера и силою воли в уровень с трудным и опасным положением. Народ его одушевлен религиозным энтузиазмом, способен на большие пожертвования, чтобы противиться нападению, по общему мнению несправедливому. В организме Оттоманской империи могут быть скрыты или мало видимы пружины, значение которых трудно определить с точностью; но никто не посмеет рассчитывать на долгое и деятельное сопротивление государства, которое не обладает никакими финансовыми средствами, которого войска представляют буйную толпу без всякой дисциплины и которого вся правительственная система состоит в разрушении и анархии. В депеше предписывалось лорду Коулею обратить внимание Меттерниха на неизбежные последствия завоевания Турции русскими, на противоположность между турецкими областями и областями всякого другого европейского государства. В последних после самых кровавых войн и самых широких завоеваний мир излечивает все раны. Формы правления изменяются, династии низвергаются или восстановляются, а состояние общества и действие законной власти остаются нетронутыми. Но оттоманскую власть, раз разрушив, восстановить невозможно. Каждая провинция находится в состоянии смут и возмущения не только против верховной власти султана, но и против всякой власти и всякой собственности. Нельзя хладнокровно смотреть на ужасы подобной войны; нельзя предвидеть ее конца; верно одно - что мы достигнем этого конца только после долгих терзаний и смертоубийств. Известно, как важно для короля поддержание независимости Турецкой империи. Но каковы бы ни были обязанности и желания на этот счет, теперь, когда Турция еще существует, вопрос изменяется, если Турецкая империя будет разрушена и мусульмане изгнаны из Европы; ибо тогда какой государь будет в состоянии наложить на своих подданных тяжести и пожертвования с целью возвратить турок в среду христианских народов?
До тех пор пока статьи Лондонского договора не будут исполнены, Англия и Франция не будут в состоянии с успехом содействовать ни установлению всеобщего мира, ни сохранению султанского престола. Что бы ни случилось, они не могут разорвать своих обязательств и, предположив даже вражду с Россиею, они не будут в состоянии отстать от своего договора. Венский двор никогда не одобрял начал, на которых постановлен Лондонский договор, и у нас нет намерения входить здесь в споры о достоинствах этого договора. Допустим, что заблуждения и несправедливость участвовали в его происхождении. Если договор был зло, то это зло твердо установившееся, и такое зло, которого вред увеличивается по мере его продолжения. Если австрийский министр думает, что предвиденные им затруднения заставят нас нарушить наши обязательства, то он впадает в роковую ошибку. Его величество искренне желает независимости и твердости Турецкой империи, но сохранение собственной чести для него дороже, и, пока обязательства Лондонского договора будут существовать, его величество не перестанет соблюдать их. Поэтому главным делом австрийского кабинета должно быть употребление всего своего влияния в Константинополе, чтобы достигнуть улажения греческого дела, потому что этим условия Лондонского договора будут исполнены, Англия и Франция освободятся от их обязательств. Выполнение этого условия облегчит всеобщее замирение гораздо более, чем попытка произвести прямое сношение Порты с Россиею. Как скоро Лондонский договор будет исполнен, Франция и Англия сейчас же будут в состоянии содействовать примирению. Мир будет восстановлен посредничеством, которое обеспечит его твердость. Император Николай, позволительно надеяться, согласится покончить распрю с Портою на условиях умеренных. Заявления его императорского величества и его характер дают полное право так думать; а если бы случилось иначе, то нетрудно будет указать средства, которыми Англия и Франция могут добиться условий мира справедливых и приличных. Так вот что теперь должно быть целию всех усилий князя Меттерниха. Оставя все свои прежние возражения против Лондонского договора и хлопоча о его исполнении так же усердно, князь даст двум державам возможность содействовать великой цели, в которой они одинаково заинтересованы.
Тяжело, унизительно было "дипломатическому гению" получить такое внушение, бесцеремонно говорилось ему, чтобы он бросил свои широковещательные возражения против Лондонского договора и старался о его исполнении точно так, как если бы он был творением его рук; бесцеремонно говорилось ему, чтобы он не рассуждал, а исполнял. Страшное унижение для человека, который любил выставлять себя руководителем европейской политики, руководителем государей. Предписание велит стараться об исполнении ненавистного дела, как будто это дело было его собственное: оскорбительная насмешка! Но делать нечего, надобно исполнить приказание. Уже и прежде Меттерних отчаивался в возможности уничтожить Лондонский договор и придумывал, как бы из двух зол выбрать меньшее, пришел к тому заключению, что гораздо выгоднее совершенно освободить Грецию из-под власти турок, ограничив ее территорию Мореею и островами, ибо оставление Греции под властью султана поведет к гарантии, к вмешательству, причем русское влияние будет господствующим. Меттерних приказывал интернунцию обращать внимание Порты на то, что вассальная Греция поведет к таким же хлопотам, как и вассальные Дунайские княжества.
Надобно, следовательно, умилостивить и другую силу. В Петербург отправляется граф Фикельмон с письмом императора Франца к императору Николаю и с словесными объяснениями. Цель этих объяснений состояла в том, чтобы оправдать поведение Австрии в начале войны; уничтожить неприятные впечатления, которые часто производило это поведение; отречься от всякой попытки вмешательства между Россиею и Портою. Средство достигнуть своей цели было употреблено обычное: указать на революционное движение, господствующее во многих странах, что грозит великою опасностью в будущем.
Татищев должен был отвечать на это кн. Меттерниху по депеше гр. Нессельроде от 24 февраля 1829 года: так как Турецкая война продолжается и так как по сопротивление Порты приняло характер упорства, то Россия должна обратить все свое внимание на интересы, касающиеся ее чести и благосостояния ее подданных, и потому средства, которые она могла бы выставить против обнаружений революционного духа, необходимо будут парализованы. Австрия больше всех других государств должна желать заключения мира, но мира славного для императора и выгодного для империи, ибо, если мир не будет носить этого характера, значение и политическое влияние России потерпит ущерб и нравственная поддержка, которую Россия должна будет дать государствам дружественным или союзным, будет непродолжительна и недействительна. Но, по удивительному противоречию, Австрия сочла своею обязанностью вести себя совершенно иначе: она одобряет сопротивление султана; ее нейтралитет не всегда беспристрастен, ее сочувствия клонятся, очевидно, в пользу Турции; язык ее газет умаляет наши успехи и преувеличивает ничтожные неудачи. Пусть Австрия откажется от плачевной политики, какой она следовала до сих пор; пусть ее агенты в Лондоне поддерживают русское требование, чтобы новая греческая территория имела обширнейшие пределы, а не ограничивалась Мореею и Цикладами.
и уехать в Ниццу. Король прочил на его место любимца своего Полиньяка, который окончательно усилил бы английское влияние. Это удалось; несмотря на то, Поццо писал: "Очевидно, что наши противники не восторжествовали; но и мы далеки от победы, особенно по отношению к Греции. Герцог Веллингтон имеет над королем (французским) большую власть, которою он имеет случай ежегодно пользоваться благодаря близости двух столиц. Недовольный своим внутренним положением, этот государь тоскует о своих любимцах и не имеет никакого доверия и мало уважения к тем, которых должен употреблять в настоящее время. Герцог Веллингтон льстит этому чувству и одобряет его; кн. Полиньяк служит посредником их тайных сношений. Подле интересов и мотивов столь личных и страстных греческое дело становится второстепенным, и люди, которые советуются с герцогом о том, как должно управлять Францией, не станут бороться с ним, когда пойдет дело об определении границ Греции. Из этой запутанности и из этого ложного положения проистекают противоречия между обещаниями, мне данными в Париже, и неопределенным языком, которым французские агенты говорят в Лондоне. Что касается народного чувства, то оно никогда не высказывалось так громко за Россию, как теперь. Роялисты, называющие себя чистыми, и конгрегация высказались против нас, как сумасшедшие, проповедуя учения Англии и Австрии: этой непонятной глупости было достаточно, чтоб заставить всех других обратиться на нашу сторону".
Вследствие усиления английского влияния Франция согласилась на возвращение своего посланника вместе с английским в Константинополь для улажения греческого дела; но союз по этому делу был тройной; и так как русский посланник не мог возвратиться в Константинополь, то Россия здесь фактически исключалась из союза. Когда Поццо заметил Карлу Х о неожиданности такого решения со стороны Франции, то король отвечал, что нельзя было позволить, чтобы один английский посланник возвратился в Константинополь, а это было дело решенное и отговорить от него герцога Веллингтона не было никакой возможности. Султан, окруженный австрийским интернунцием и английским посланником, будет смотреть только их глазами и слушать их ушами, тогда как французский посланник граф Гильемино может не только наблюдать за их поведением и за характером их внушений, но сдерживать их и противоречить им в случае надобности, так что представитель Франции будет вместе и представителем России; император будет уведомляем обо всем, что ни произойдет в Оттоманской столице.
Поццо, разумеется, не мог быть успокоен этими словами и прямо высказал королю, что кн. Полиньяк действовал слабо в Лондоне; но в Париже старались по возможности поправить дело: Гильемино действительно было наказано, что если султан откажется смотреть на обоих посланников как равно уполномоченных и России, то он должен немедленно порвать все сношения с Портою по греческому делу и отдать отчет королю, не позволяя Гордону (английскому посланнику) уговорить себя к какой бы то ни было сделке; что он должен считать себя представителем русских интересов более, чем своего товарища; покровительствовать русским подданным, оказывать им всевозможную помощь: ему дается право делать непосредственные сообщения в Петербург, если сочтет это своею обязанностью, и, наоборот, если бы император поручил ему что-нибудь, должен исполнить поручение немедленно.
"Кажется, очень верно, что военные действия ограничатся линиею Дуная и другой год пройдет прежде, чем русские получат надежду перенести свои операции на эту сторону Балканов". Менее чем по прошествии двух месяцев после этого русское войско уже занимало Адрианополь. Император Николай велел спросить у Поццо, что делать, если упорство султана заставит овладеть Константинополем. Поццо отвечал, что "все зависит от обстоятельств взятия этого города: если султан в порядке отступит в Азию, то с ним можно договариваться, предложить ему мирные условия и, если согласится, восстановить его в Константинополе. Если же он погибнет и Турецкая империя разрушится, тогда, принявши военное положение, самое способное заставить уважать русскую политику, император может пригласить главные государства Европы под его председательством распорядиться некоторым образом судьбою страны, которую его величество освободил своим оружием и которую желает возвратить цивилизациии правительству благоустроенному. При этом Россия должна получить Константинополь, оба берега Босфора, Дарданеллы и остров Тенедос. Константинополь можно сделать вольною гаванью, город получит самоуправление; но в нем будет русский гарнизон, который будетдавать России, так сказать, молчаливое влияние. Слабому государю отдать Константинополь нельзя, потому что тут будет постоянная борьба между русским и английским влиянием".
им было наказано относительно всех статей договора полагаться на волю и справедливость императора Николая. Гильемино писал своему министерству, что условия мира, предложенные с русской стороны, бесконечно великодушны, французский посланник прибавлял, что раздражение и отчаяние его товарища Гордона выше всякой меры и что он нисколько их не скрывает.
1876 г.
[5]Тогда разум, а теперь опыт, и какой опыт? Вспомним Крымскую войну.