Борьба Юрия Долгорукого за Киев
Достигнув киевского стола, Юрий первым делом отблагодарил союзника Святослава Ольговича, он отобрал у черниговского князя Владимира Давыдовича Курск и земли по Сейму, а у Изяслава Давыдовича – земли южных дреговичей, затем он посадил своих сыновей по волостям: Ростислава – в Переяславле, Андрея – в Вышгороде, Бориса – в Белгороде, Глеба – в Каневе, Василька – в Суздале.
Изяслав же, понимая, что сил у него бороться с Юрием не хватит, обратился за помощью к венгерскому королю Гейзе Второму. Король просил подождать, поскольку у него была война с византийским императором. Изяслав стал просить о помощи польского короля, поляки эту помощь обещали. Он послал к чешскому королю и тоже получил благожелательный ответ. Но ни чехи, ни поляки, ни венгры войск все не присылали. Так что, рассудив здраво, что там, где бездействует слово, помогают деньги, Изяслав послал ко всем перечисленным королевским дворам богатые дары. Тогда помощь поспешила: венгерский король прислал десятитысячный вспомогательный отряд, обещая потом прислать еще, Болеслав и Генрих пришли со своим войском. Киевляне, как писал Соловьев, пожив под властью Юрия ростовского, сильно его невзлюбили и только ждали случая, чтобы прогнать прочь. Изяслав же, наученный горьким опытом, заранее придумал обманный маневр. Еще не владея Киевом, он передал добровольно власть своему дяде Вячеславу, которого остальные соискатели Киева не могли обвинить в главном – в нарушении лествичного права. Вячеслав удовлетворял самым строгим критериям отбора. Так что Изяслав послал в Пересопницу, где сидел старый Вячеслав, своих гонцов с просьбой:
«Будь мне вместо отца, ступай, садись в Киеве, а с Юрием не могу жить; если же не хочешь принять меня в любовь и не пойдешь в Киев на стол, то я пожгу твою волость».
Вячеслав согласился.
Во-первых, он испугался угроз, во-вторых, это было по правилам. Однако Юрия он предупредил, что западные армии уже на подходе. Юрий тут же двинулся с половцами навстречу Изяславу с союзными князьями. Юрий с сыновьями сначала отправились на свидание со старым Вячеславом. Галицкий же князь, узнав, что идут поляки с немцами, выступил к границе, так что те не рискнули двигаться далее. Изяслав понял, что сражение может оказаться проигранным. Поэтому тут же послал теперь уже к обоим дядьям – Вячеславу и Юрию.
«Вы нам всем вместо отцов, – говорил он, – теперь вы заратились с своим братом и сыном Изяславом, а мы по Боге все христиане, братья между собою, и нам всем надобно быть вместе заодно; так мы хотим, чтоб вы уладились с своим братом и сыном Изяславом, вы бы сидели в Киеве – сами знаете, кому из вас приходится там сидеть, а Изяславу пусть останется Владимир да Луцк, и что еще там его городов, да пусть Юрий возвратит новгородцам все их дани».
Юрий никак мириться не желал, особенно его возмущал пункт относительно Новгорода. Изяслав заперся в Луцке, Юрий обложил Луцк и держал защитников в осаде, иностранные войска ушли, галицкий князь сторожил границу, так что Изяслав запросил о пощаде. После долгих переговоров Юрий заключил с племянником мир и вернулся в Киев. А в Пересопнице состоялось еще одно совещание князей: на нем было решено, что все награбленное друг у друга во время усобицы должно быть возвращено хозяевам. Юрий этому решению возмутился и ничего возвращать не желал. Изяслав, обиженный, что дядя не исполняет обещания, хотя крест целовал, снова отправился в Пересопницу, городок захватил, сидевшего там Глеба, сына Вячеслава, напугал и отправил к отцу, а сам поехал на встречу к черным клобукам, которые с радостью встали на сторону князя. Это известие так испугало Юрия, что он тут же собрался и бежал из Киева за Днепр, а на его место в город въехал Вячеслав.
–1154 годы)
Однако киевляне ждали своего любимого князя Изяслава, и, только тот появился, всей толпой они к нему бросились и стали умолять:
«Юрий вышел из Киева, а Вячеслав сел на его место; но мы его не хотим, ты наш князь, поезжай к св. Софии, сядь на столе отцовском и дедовском». Изяслав отправил послов к Вячеславу сказать, что прежде предлагал ему киевский стол, но теперь пусть-ка он по-хорошему отправляется к себе в Вышгород. Обиженный Вячеслав ответил:
«Хоть убей меня на этом месте, не съеду». Киевляне предлагали убить старого князя и прекратить все споры о том, кому властвовать, но Изяслав их остановил: он решил князя как следует напугать. Взяв часть дружины, он отправился к Вячеславу. Увидев дружину и недовольную толпу киевлян, Вячеслав тут же вдруг захотел уехать в Вышгород. Но счастье Изяслава было не долгим: против него снова пошли войска Юрия. Тогда-то, сперва соединившись с союзными берендеями, князь снова послал к Вячеславу: он просил принять Киев, а Вячеслав в ответ назвал Изяслава сыном. Впрочем, упоение победой длилось недолго. На Киев пошел галицкий князь с запада и Юрий с востока. Вячеслав с Изяславом снова оставили Киев. Юрий вступил в город. Само собой, Изяслав борьбы за Киев не прекратил. С десятитысячным отрядом венгерского короля он снова пошел на стольный город. Киевлянам, берендеям и боярам Вячеслава он пообещал:
«Либо голову свою сложу, либо отчину свою добуду и ваши все животы».
«Не понимаю, как это княжит сват мой: рать идет на него с Волыни, как об этом не узнать? И вы, сыновья его, сидели один в Пересопнице, а другой в Белгороде, – как же это вы не устерегли? Если так княжите с отцом своим, то управляйтесь сами, как хотите, а я не могу один идти на Изяслава; он хотел вчера со мною биться, идучи на вашего отца, а на меня оборачиваясь; теперь же у него вся Русская земля, я не могу один на него ехать!»
Развернув войско, он отправился в свои владения.
«Причина изумительного в самом деле успеха Изяславова заключалась не столько в оплошности Юрия и сыновей его, сколько во всеобщем нерасположении к ним народа и в старании многих людей вводить их в эту оплошность», – пишет Соловьев. Очень примечательные слова. Юрия и его детей ненавидели. Простой, открытый, горячий Изяслав, готовый делиться властью, был куда как понятнее. Получив Киев, князь тут же вернул Вячеслава, хотя, на самом-то деле, реально управлял Киевской Русью Изяслав, а Вячеслав при нем играл роль ширмы. На власть он не претендовал: ему важен был сам факт, что он считался киевским князем. Пр и-чем, на этот раз двойное правление предложил сам Вячеслав.
«Сын! – воскликнул он. – Бог тебе помоги, что воздал мне честь, как отцу; а я вот что тебе скажу: я уже стар и всех рядов не могу рядить; останемся оба в Киеве; а какой нам придется ряд рядить, между христианами или погаными, то пойдем оба по месту; дружина и полки будут у нас общие, ты ими ряди; где нам можно будет обоим ехать, оба поедем, а где нельзя, там ты один поедешь с моим полком и с своим».
«Брат! Бог соединил нас с твоим братом, а с моим сыном Изяславом; добыв Русскую землю, он на мне честь положил, посадил меня в Киеве; а я, сын, тебе скажу: как мне сын брат твой Изяслав, так и ты; потрудись приехать сюда к нам, чтоб всем вместе подумать о том, что вперед делать».
«Ты меня, брат, много понуждал положить честь на дяде и на отце; и вот когда бог привел меня опять в Русскую землю, то я посадил дядю нашего в Киеве для тебя и для всей Русской земли; а теперь я скажу тебе: там у тебя в Новгороде сын мой и твой сын же крестный Ярослав, там же у тебя и Смоленск; так, урядивши все в верхних землях у себя, приезжай к нам сюда, посмотрим вместе, что нам бог даст».
Все были довольны и праздновали победу. Но такое положение дел Юрия вовсе не устраивало. Он требовал, чтобы киевская власть была отобрана у Изяслава. Больше всего этому противились сами горожане, при открывающейся перспективе снова получить Юрия у них волосы дыбом вставали. Попытка ростовского князя взять Киев в союзе с половцами закончилась страшным разгромом Юрьева войска. На западе Изяславу постоянно приходилось воевать с союзником Юрия ростовского галицким князем Владимирком, в последнем походе 1153 года он полностью разгромил и галичан.
–1159 годы)
Однако Изяслав внезапно заболел и умер в 1154 году, и плохому правителю Вячеславу вновь потребовался сильный и умелый помощник, таковым он назначил брата Изяслава смоленского князя Ростислава, к которому власть перешла полностью после смерти Вячеслава: дядя ненадолго пережил Изяслава. Но преемник оказался совершенно бездарным полководцем и проиграл войну с черниговским князем Изяславом Давыдовичем. Перепуганный насмерть поражением, он сдал Киев и бежал в Смоленск. Однако Изяславу Давыдовичу не удалось долго покняжить в Киеве: против него тут же пошел Юрий ростовский, Киев отобрал и как следует в нем укрепился. Сыновей он посадил поближе к себе: Андрея – в Вышгороде, Бориса – в Турове, Глеба – в Переяславле, Василька – на Поросье. Правда, долго на киевском столе Юрий не просидел: в 1157 году он умер. Как раз в это время недовольные князья снова сбились в противный Юрию союз и собирались идти на Киев. Однако вдруг к Изяславу Давыдовичу прискакал гонец с вестью, что его противник скончался. Киевляне призывали князя занять опустевший стол. Именно так тот и поступил.
Впрочем, Изяслав Давыдович просидел на киевском столе недолго: он бежал от набега берендеев в район Вятки, а в Киеве утвердился уже известный нам Ростислав Мстиславич, который продержался до 1167 года. На стол его посадил племянник – деятельный и талантливый волынский князь Мстислав Изяславич. Сам он не решался взять Киев себе, чтобы не возбудить новой распри между князьями. Ростислав колебался, занимать ли ему киевский стол, поскольку знал, что киевлянам он нелюб. Тем не менее, пораздумывав, он согласился. После смерти Ростислава киевский стол занял Мстислав.
Андрей Юрьевич Боголюбский разоряет Киев (1157–1174 годы)
Вот этого не смог стерпеть уже сын Юрия ростовского Андрей. Во-первых, Мстислав приходился Андрею дядей, то есть владел Киевом не по «лествичному праву», а во-вторых, у горячего и отважного Мстислава полностью разладились отношения с южными князьями, и между теми возник заговор, чтобы прогнать Мстислава и посадить Андрея. По Соловьеву, Андрей —
«…так же не любил Мстислава, как отец его Юрий не любил отца Мстиславова Изяслава, и точно так же, как прежде отец его, начал открытую войну, удостоверившись, что найдет союзников на юге. Ждали только повода; повод открылся, когда Мстислав исполнил просьбу новгородцев и отправил к ним на княжение сына своего Романа; тогда все братья стали сноситься друг с другом и утвердились крестом на Мстислава, объявивши старшим в роде Андрея Юрьевича. Боголюбский выслал сына своего Мстислава и воеводу Бориса Жидиславича с ростовцами, владимирцами, суздальцами; к этому ополчению присоединилось 11 князей: Глеб Юрьевич из Переяславля, Роман из Смоленска, Владимир Андреевич из Дорогобужа, Рюрик Ростиславич из Овруча, братья его – Давыд и Мстислав из Выш-города, северские – Олег Святославич с братом Игорем, наконец, младший брат Боголюбского, знаменитый впоследствии Всеволод Юрьевич и племянник от старшего брата, Мстислав Ростиславич. Не пошел Святослав Всеволодович черниговский, не желая, как видно, отнимать Киев у Мстислава в пользу князя, старшинства которого не мог он признать; не пошел и один из родных братьев Боголюбского – Михаил Юрьевич; его Мстислав отправил с черными клобуками в Новгород на помощь сыну своему Роману; но Ростиславичи – Рюрик и Давыд, узнавши, что рать Боголюбского и родного брата их Романа уже приближается, послали в погоню за Михаилом и схватили его недалеко от Мозыря благодаря измене черных клобуков».
Союзники соединились в Вышгороде и полностью обложили Киев. Горожане обычно не держали осады, а быстро сдавали город или просили князя на выход, объясняя, что теперь не его время. Однако на этот раз сами горожане не пускали князя из города и три дня держали осаду, только в последний момент, понимая, что враг все равно войдет в Киев, они заставили князя бежать – тому удалось вырваться из окружения, соединиться с братом и уйти на Волынь. А Киев был взят и чудовищно разграблен. Впервые городом был отдан щит – то есть он был обречен на полное разорение, как это делалось с вражескими городами.
«Два дня, – пишет историк, – победители грабили город, не было никому и ничему помилования; церкви жгли, жителей – одних били, других вязали, жен разлучали с мужьями и вели в плен, младенцы рыдали, смотря на матерей своих; богатства неприятели взяли множество, церкви все были пограблены; половцы зажгли было и монастырь Печерский, но монахам удалось потушить пожар; были в Киеве тогда, говорит летописец, на всех людях стон и тоска, печаль неутешная и слезы непрестанные».
Однако самому Андрею Боголюбскому город Киев был совершенно не нужен: он не желал покидать свой любимый северо-восток. Его сын Мстислав посадил в Киеве дядю – переяславского князя Глеба. Переяславль таким образом перешел к его старшему сыну Владимиру, а Андрей так и остался во Владимире-на-Клязьме. Комментируя это событие, Соловьев добавляет:
«Мстислав пошел назад к отцу с великою честию и славою, говорит летописец, но в некоторых списках стоит: с проклятием».
туда своего сына, он не захотел жить в Киеве, словно Киев был не матерью русских городов, а ничтожным поселением. Иными словами, северо-восточный князь воевал за город, который ему не нужен. Так до Андрея не поступал еще ни один князь. Даже его отец Юрий, тоже не любивший Киева, все же жил и умер в этом городе. Андрей же просто даже его не посетил. Еще в юности, насильно призванный отцом на юг, он ушел без отцовского разрешения домой, на север, как только смог.
Раздел Руси на юг и север
«Этот поступок Андрея, – восклицает Соловьев, – был событием величайшей важности, событием поворотным, от которого история принимала новый ход, с которого начинался на Руси новый порядок вещей. Это не было перенесение столицы из одного места в другое, потому что на Руси не было единого государя; в ней владел большой княжеский род, единство которого поддерживалось тем, что ни одна линия в нем не имела первенствующего значения и не подчиняла себе другие в государственном смысле, но каждый член рода в свою очередь вследствие старшинства физического имел право быть старшим, главным, великим князем, сидеть на главном столе, в лучшем городе русском – Киеве: отсюда для полноправных князей-родичей отсутствие отдельных волостей, отчин; отчиною для каждого была целая Русская земля; отсюда общность интересов для всех князей, понятие об общей, одинаковой для всех обязанности защищать Русскую землю – эту общую отчину, складывать за нее свои головы; отсюда то явление, что во все продолжение описанных выше княжеских усобиц пределы ни одной волости, ни одного княжества не увеличивались, по крайней мере приметно, на счет других, потому что князю не было выгоды увеличивать волость, которой он был только временным владельцем; мы видели, например, что Изяслав Мстиславич переменил в свою жизнь шесть волостей; какую надобность имел он заботиться об увеличении пределов, об усилении какой-нибудь из них, когда главная забота всей его жизни состояла в борьбе с дядьми за право старшинства, за возможность быть старшим и княжить в Киеве? Или какая надобность была князю Новгорода-Северского заботиться о своей волости, когда он знал, что по смерти дяди своего, князя черниговского, он перейдет в Чернигов и прежнюю свою волость Северскую должен будет уступить двоюродному брату, сыну прежнего князя черниговского? Потом он знал, что и в Чернигове долго не останется, умрет князем киевским, а сына своего оставит в Турове или на Волыни, или в Новгороде Великом; следовательно, главная цель усобиц была поддержать свое право на старшинство, свое место в родовой лествице, от чего зависело владение тою или другою волостию. Но если верховным желанием, главною заветною целию для каждого полноправного князя-родича было достижение первой степени старшинства в целом роде и если с этою степенью старшинства необходимо связывалось владение лучшим городом на Руси, матерью городов русских – Киевом, то понятно великое значение этого города для князей. Самою крепкою основою для родового единства княжеского было отсутствие отдельности владений, отсутствие отдельной собственности для членов рода, общее право на главный стол; к Киеву стремились самые пламенные желания князей, около Киева сосредоточивалась их главная деятельность; Киев был представителем единства княжеского рода и единства земского, наконец, единства церковного, как местопребывания верховного пастыря русской церкви; Киев, по словам самих князей, был городом во всей земле; Изяслав Давыдович не хотел выйти из Киева, «потому что, – говорит летописец, – сильно полюбилось ему великое княжение киевское, да и кто не полюбит киевского княжения? Ведь здесь вся честь и слава, и величие, глава всем землям русским Киев; сюда от многих дальних царств стекаются всякие люди и купцы, и всякое добро от всех стран собирается в нем».
И вот нашелся князь, которому не полюбилось киевское княжение, который предпочел славному и богатому Киеву бедный, едва только начавший отстраиваться город на севере – Владимир-Клязменский.
Легко понять следствие переворота, произведенного таким поступком Боголюбского: если б перемена в местопребывании старшего князя произошла с согласия всех князей родичей, если бы Киев для всех них утратил совершенно свое прежнее значение, передал его Владимиру-Клязьменскому, если б все князья, и северные и южные, и Мономаховичи и Ольговичи, стали теперь добиваться Владимира, как прежде добивались Киева, то и тогда произошли бы большие перемены в отношениях княжеских, и тогда велики были бы следствия этого перенесения главной сцены действия на новую почву, имевшую свои особенности. Но этого не было и быть не могло: для всех южных князей, и для Мономаховичей, и для Ольговичей, Киев не потерял своего прежнего значения; ни один из них не хотел предпочитать далекой и бедной Суздальской земли той благословенной стороне, которая по преимуществу носила название Земли Русской; Киев остался по-прежнему старшим городом Русской земли, и между тем самый старший и самый могущественный князь не живет в нем, но, оставаясь на отдаленном севере, располагает Киевом, отдает его старшему после себя князю; таким образом, северный суздальский князь, несмотря на то, что, подобно прежним великим князьям, признается только старшим в роде, является внешнею силою, тяготеющею над Южною Русью, силою отдельною, независимою; и прежде было несколько отдельных волостей – Галицкая, Полоцкая, Рязанская, Городенская, Туровская, но эти волости обособились вследствие изгойства князей их, которые были относительно так слабы, что не могли обнаруживать решительного влияния на дела Руси, но северная Ростовская и Суздальская области обособились не вследствие изгойства своих князей: князь ее признается первым, старшим в целом роде и, кроме того, материально сильнейшим, обладающим, следовательно, двойною силою; сознание этой особенности, независимости и силы побуждает его переменить обращение с слабейшими, младшими князьями, требовать от них безусловного повиновения, к чему не привыкли князья при господстве неопределенных, исключительно родовых отношений между старшим и младшими; таким образом, родовым отношениям впервые наносится удар, впервые сталкиваются они с отношениями другого рода, впервые высказывается возможность перехода родовых отношений в государственные.
но это уже шаг к строительству государства.
и лестница были для них значительнее, чем новый северный порядок. Именно при Андрее единая Русь разделилась видимо на Южную и Северную. И пути, по которым пошла история этих земель, стали разными путями. В конце концов, на долгое время эти две земли оказались отделенными друг от друга не только культурно, но и политически, когда южная Русь вошла в состав Литвы и Польши. Поступок Андрея был всего лишь первым знаком, что единой земли больше нет. Тут показательны даже отношения с Новгородом. Формально подчиняющийся южным князьям, Киеву, он очень скоро меняет своего управителя и переходит под руку северо-востока. А с князя Всеволода Третьего вообще идет родословие северо-восточных великих князей. Если на юге очень многое зависело от поддержки городов, которые могли убедить своего князя вести ту или иную политику, то города северо-востока – это зависимые от князей города, они не имели своей позиции и целиком разделяли позицию своего князя. Они не были свободными в том плане, что на юге. Северо-восточные города основывали сами князья, и города были княжескими, то есть они подчинялись князю полностью. Соловьев считал, что в старых городах (читай – южных, полоцких, новгородских) главенствовали родовые отношения, а в северо-восточных этих отношений не было, решающее значение тут имела государственная целесообразность. И Юрий ростовский и Андрей Боголюбский, и Всеволод Большое Гнездо, и их потомки, все они обустраивали новые города по своему усмотрению, населяя их и считая полной своей собственностью. Так что там, где на юге были мятежи и вольности, на северо-востоке были порядок и подчинение. А эти две вещи и есть первейший признак государственности.
«Таким образом на севере, – говорит Соловьев, – в области Ростовской, вокруг старых вечников, вокруг одинокого Ростова, князь создал себе особый мир городов, где был властелином неограниченным, хозяином полновластным, считал эти города своею собственностию, которою мог распоряжаться: неудивительно после того, что здесь явился первый князь, которому летописец приписывает стремление к единовластию, неудивительно, что здесь впервые явились понятия об отдельной собственности княжеской, которую Боголюбский поспешил выделить из общей родовой собственности Ярославичей, оставив пример своим потомкам, могшим беспрепятственно им воспользоваться».
Гордый князь Андрей
юге, его не радовало. Он не понимал ни южных особенностей жизни, ни речей, ни поступков окружающих его людей. Он не понимал, почему южные князья не держат данного ими слова, почему они постоянно враждуют, почему у них нет строгого подчинения, почему они так безрассудны и так вспыльчивы, почему они так ленивы и так равнодушны к правильному строению земель. Он, наверно, просто хотел бы стереть юг и переписать его северо-востоком. В Киеве же князь вовсе не видел привлекательности – шумный, слишком вольный, слишком неправильный был для него этот город. И неудивительно, что князь не захотел в него более никогда возвращаться. Посадив в Киеве Глеба, он надеялся просто не потерять земель, заставить Киев следовать политической линии Владимира-на-Клязьме. Это, конечно, было совершенно нереально. Была и еще одна важная причина не любить Киев и юг: если для Юрия родственные отношения были хоть как-то важны и он стремился вникать во взаимоотношения южан, поскольку они были ему не чужими людьми, то Андрей видел в этих князьях всего лишь врагов. Он привык воспринимать их как злую силу, желающую отобрать у его семьи земли и власть. Он их не просто не любил. Он их ненавидел.
Да и на своем северо-востоке Андрей тоже сразу стал «непонятным» князем». Когда умер его отец и он получил Ростов и Суздаль, то по старине он должен был переселиться в главный город этой земли. Горожане этого ожидали, поскольку такое поведение князя диктовалось правилами. Андрей же и тут это правило просто игнорировал. Он не переселился из Владимира. Если на юге действовало правило «где главный город, там и княжеская власть», если и на северо-востоке это тоже было правилом, он установил новое: «где князь, там и главный город», заставив северян считать теперь главным центром северо-востока не Суздаль и не Ростов, а никакой пока что Владимир. Свой Владимир он любил, он мечтал сделать его краше Киева, мечтал перенести в него митрополию. Андрея не любили ни отцовские бояре, с которыми он не считался, ни даже его родные братья, которых он вынудил покинуть родной им север. Андрей желал единоличной власти. И против него не мог не возникнуть заговор!
Но прежде этого случились события южные. Сначала умер посаженный Андреем киевский князь Глеб, потом недолго побыл князем Роман, потом Владимир, затем – Рюрик, потом Андрей послал туда брата Михаила, но тут возмутились все южные князья. И в Киеве сели Ростиславичи, особенно не нравился Андрею Мстислав Ростиславич Торопецкий. Андрей тут же послал к нему сказать, что изгоняет его из русской земли, на что Мстислав, который никого не боялся, ответил простым жестом: он велел Андрееву послу остричь перед собою голову и бороду и отослал его назад к Андрею с такими словами:
«Ступай к своему князю и скажи от нас ему: „Мы до сих пор почитали тебя, как отца, по любви, но если ты прислал к нам с такими речами не как к князю, но как к подручнику и простому человеку, то делай, что замыслил, а Бог нас рассудит“».
Андрей впал в ярость и послал на непокорного князя сборную рать. В нее, по обычаю, входили и южные князья. Но все они услышали уже ужасное слово «подручник», и всем им было не по себе. Они внезапно поняли, что такое есть князь Андрей. То, чего жаждал князь, родственными отношениями не называлось. Так что, увидев собранное Мстиславом войско, вся Андреева рать бросилась в бегство. Андрей послал новое войско на мятежных Ростиславичей, надеясь посадить там Романа. Безрезультатно. Точнее, результат был, но не тот, на который князь рассчитывал: в 1174 году против него объединились даже северо-восточные князья и бояре. Дело в том, что Андрей казнил родича жены, а его брат и другие бояре, которые поняли эту казнь как знак, что скоро придут за всеми, решили события упредить. Помнится, в русской летописи точно так же поступили жители Искоростеня, когда ненасытный Игорь пришел к ним за второй данью, сказав тогда:
«Если повадится волк ходить, так не успокоится, пока не вырежет все стадо».
«Нынче казнил он Кучковича, а завтра казнит и нас, так промыслим об этом князе!» – так вот, по летописи, сказали они друг другу.
«28 июня 1174 года, в пятницу, в обеднюю пору, в селе Боголюбове, где обыкновенно жил Андрей, – передает Соловьев слова летописи, – собрались они в доме Кучкова зятя, Петра, и порешили убить князя на другой день, 29 числа, ночью. В условленный час заговорщики вооружились и пошли к Андреевой спальне, но ужас напал на них, они бросились бежать из сеней, зашли в погреб, напились вина и, ободрившись им, пошли опять на сени. Подошедши к дверям спальни, один из них начал звать князя: „Господин! Господин!“, чтоб узнать, тут ли Андрей. Тот, услышавши голос, закричал: „Кто там?“ Ему отвечали: „Прокопий“. „Мальчик! – сказал тогда Андрей спавшему в его комнате слуге, – ведь это не Прокопий?“ Между тем убийцы, услыхавши Андреев голос, начали стучать в двери и выломили их. Андрей вскочил, хотел схватить меч, который был всегда при нем (он принадлежал св. Борису), но меча не было. Ключник Анбал украл его днем из спальни. В это время, когда Андрей искал меча, двое убийц вскочили в спальню и бросились на него, но Андрей был силен и уже успел одного повалить, как вбежали остальные и, не различив сперва впотьмах, ранили своего, который лежал на земле, потом бросились на Андрея; тот долго отбивался, несмотря на то, что со всех сторон секли его мечами, саблями, кололи копьями: „Нечестивцы! – кричал он им, – зачем хотите сделать то же, что Горясер (убийца св. Глеба)? Какое я вам зло сделал? Если прольете кровь мою на земле, то бог отомстит вам за мой хлеб“. Наконец, Андрей упал под ударами; убийцы, думая, что дело кончено, взяли своего раненого и пошли вон из спальни, дрожа всем телом, но, как скоро они вышли, Андрей поднялся на ноги и пошел под сени, громко стоная; убийцы услыхали стоны и возвратились назад, один из них говорил: „Я сам видел, как князь сошел с сеней“. – „Ну так пойдемте искать его“, – отвечали другие; войдя в спальню и видя, что его тут нет, начали говорить: „Погибли мы теперь! Станем искать поскорее“. Зажгли свечи и нашли князя по кровавому следу: Андрей сидел за лестничным столпом; на этот раз борьба не могла быть продолжительна с ослабевшим от ран князем: Петр отсек ему руку, другие прикончали его».
Потом заговорщики убили того самого Прокопия, ограбили княжеские палаты и послали к жителям сказать:
«Не сбираетесь ли вы на нас? Так мы готовы принять вас и покончить с вами; ведь не одною нашею думою убит князь, есть и между вами наши сообщники».
«Кто с вами в думе, тот пусть при вас и останется, а нам не надобен».
Однако на бесхозное имущество нашлось немало желающих, и по всему Владимиру и далее – по всей ростово-суздальской земле начались мятежи и грабежи.
Особенно активно действовали простые люди, которым много пришлось терпеть беззакония от тиунов и посадников. Крестьяне даже приходили в города, чтобы помочь грабежам. И все это время тело князя валялось в огороде, пока его не подобрал верный Андрею слуга. Тому удалось упросить, чтобы его перенесли в церковь, хотя бы в притвор. И лишь еще спустя три дня в церковь пришел игумен козмодемьянский Арсений, который велел положить тело в самой церкви в каменный гроб и отпел покойника.
старшего сына Юрия. Однако Ростиславичи решили, что нельзя обойти и младших сыновей – Михаила и Всеволода. И на «выбор» поехали все четверо – Мстислав Ростиславич, Ярополк Ростиславич, Михаил Юрьевич и Всеволод Юрьевич. Согласия между городами не было. Старший Ростов хотел Ярополка и отказал Михаилу. На это Михаил поехал во Владимир и там заперся. Горожане целовали ему крест. А в это же время в Переяславле вся дружина целовала крест Ярополку. После чего, естественно, рать отправилась выжигать Владимир. Ростовцы считали, что Андрей неправо возвысил Владимир, и думали о реванше: «Владимир – наш пригород, там живут наши холопы, каменщики, сожжем их город и посадим у них своего посадника». Семь недель
Владимир был в осаде. Только голод вынудил жителей сдаться. Михаил, чтобы не губить город, уехал на юг. После этого в Ростове был утвержден Мстислав, а во Владимире Ярополк. Первое, с чего начал княжить Ярополк, – попробовал ободрать золото с Владимирского собора. Этого горожане не стерпели и послали тайно к Михаилу, чтобы пришел и выручил. Михаил двинулся на север вместе с братом Всеволодом. Войско Мстислава бежало. Так что владимирцы были счастливы. Они обрели своего Михаила. Всеволод сел в Переяславле-Залесском, тоже новом городе. Скоро и суздальцы с ростовцами прислали своих послов, чтобы сказать, что они не воевали против князей, а это дело их бояр. Старшие города пробовали вернуть себе младшие, но в битве победили владимирцы.
«Владимирцы должны были сделать это, потому что в случае торжества ростовцев они должны были отказаться не только от первенства, которое дал им Андрей, утвердивши у них свое пребывание, но даже и от независимости».
После смерти Михаила ему наследовал Всеволод. И хотя ростовцы послали к Мстиславу Ростиславичу, чтобы тот пришел княжить, Мстислав не успел: горожане уже целовали крест Всеволоду. Интересно, что во Владимире целовали крест не только Всеволоду, но и его детям. Ростиславичи пытались воевать, но неудачно: вместе со своим союзником Глебом рязанским они попали в плен. Владимирцы требовали ослепить врагов или казнить. Ростилавичи были ослеплены и высланы в Смоленск. Единовластным правителем Ростово-Суздальской земли стал Всеволод. Он оказался не менее властным князем, чем Андрей: Ростов низвел до положения обычного города, не имеющего права диктовать условия, Владимир возвысил, подчинил Новгород и Рязань, контролировал Киев, стремясь, чтобы поддерживать там Мономаховичей, но не давать им полной воли, дабы не возымели слишком большой власти. Основная политика была проста: защищать права Мономаховичей, но не давать им уничтожить Ольговичей.
На юге междоусобная война после смерти Андрея привела на киевский стол сначала Святослава Всеволодича, затем Рюрика Ростиславича, снова Святослава, потом Романа, потом Ингваря Ярославича, опять Рюрика, потом Всеволода Чермного и т. п. Князья недолго удерживались на столе, им все время приходилось воевать друг с другом за право занимать эту должность. Главным «князеукладчиком» юга оказался Мстислав Удалой, князь Торопецкий. Он единственный не претендовал на киевский стол в обход другим князьям, то есть трудился не ради личной выгоды, а потому лишь, что стремился сохранить установленный предками порядок наследования. Это был на редкость честный князь: он, по словам Соловьева,—
«…не думал об усилении себя и детей своих на счет других князей, не думал об умножении своих волостей, но заботился только о том, как бы прославить себя воинскими подвигами, любил решать споры битвами, в которых видел суд Божий; с дружиною своею, славною также храбростью, он переезжал из одного конца русских владений в другой, являлся всюду, где только нужно было защитить слабого от сильного и поддержать старину».
Этим он разительно отличался от Всеволода князя на удивление осторожного и опасливого, о котором историк написал, что он был —
«…не охотник до решительных действий, до решительных битв, которыми можно было вдруг выиграть, но можно вдруг и потерять, уступчив в тех случаях, где видел успех неверный, но постоянен в стремлениях к достижению цели, а цель эта, как у него, так и у потомков его, – приобресть как можно больше владений, усилить себя на счет всех других князей, подчинить их себе; это-то стремление Всеволода III и потомков его и было средством к утверждению единовластия в России».
– так это Мстислав и Всеволод. Мономашья линия не ограничивалась только Ростиславичами и Юрьевичами, были еще и потомки Изяслава Мстиславича, сына которого Андрей Боголюбский выгнал из Киева. Сын его, Роман, понимавший, что Киев вряд ли достанется ему, сделал ставку не на Южную и не на Северо-Восточную Русь, а на самое дальнее Галицкое княжество. После смерти последнего из княживших тут Ростиславичей, сына Ярослава Осмомысла Владимира, на этом куске земли удалось закрепиться Роману. Однако здесь ему пришлось столкнуться с другой опасностью, которой не было в такой степени ни в Киеве, ни в северной Руси – с сильным сопротивлением бояр. Этих бояр, противившихся сильной княжеской власти, Роман безжалостно истреблял, так что не удивительно, что его бояре ненавидели и плели интриги. В то же время князь прославился многочисленными походами – против поляков, литвы и половцев. В одном походе против ятвягов он и погиб, оставив малолетних детей – Даниила и Василька, которые вынуждены были бежать из Галича, чтобы не быть убитыми. За Галицкое княжество разгорелась борьба между Ростиславичами и Мономаховичами – все понимали значение этой богатой земли. Бояре охотно играли князьями, приглашая то одного, то другого и не давая утвердиться ни Ростиславичам, ни Мономаховичам. На самом деле они желали править помимо своих князей. Тут в галицкие дела вмешался борец за справедливость Мстислав Удалой. Сначала он выдал дочь за наследника галицкого стола Даниила и сам обосновался на юго-западе. Бояре молодым князем были недовольны, они меньшей для себя бедой считали венгров. И по совету галицких бояр вторую дочь Мстислав отдал за венгерского королевича. Это решение оказалось для Галича роковым: теперь город на законном основании считался венгерским. Мстислав поздно сообразил, что, желая обезопасить западную границу, как это было принято тогда – с помощью династического брака, только ухудшил ситуацию. Бояре одержали победу, в которой им позже пришлось раскаяться.
Впрочем, это усиление бояр было характерно не только для дальнего юго-запада. На севере тоже было отнюдь не безоблачно.
Усобица разгорелась после смерти Всеволода между его детьми. Беда в том, что бояре еще при жизни князя посоветовали отнять старшинство у старшего Константина и передать его Юрию. Всеволод, который видел в Юрии лучшего наследника, так и поступил, но Константин этого стерпеть не смог. После смерти отца в 1213 году он начал войну с братом, на его сторону встали Владимир и Святослав, а младший Юрий образовал союз с Ярославом. Эта усобица кончилась победой Константина, который сел во Владимире, но правил буквально с год, затем его сменил Юрий.
В это же время в Киеве Мстислав Мстиславич Удалой, тогда новгородский князь, добыл стол Мстиславу Романовичу. Северо-восточные князья восприняли это с досадой, но они были слишком заняты собственными семейными распрями. Основные склоки шли между двумя старшими – Юрием и Константином, младшим не на что было претендовать, они могли лишь примыкать к старшим и усиливать позицию того или другого. Однако наиболее предприимчивый Ярослав сумел утвердиться кроме переяславского княжения в вольном Новгороде. Но как воспитанный на северо-востоке князь он никак не мог смириться со своенравным Новгородом и его вечевыми порядками, так что он уехал в Торжок, а в Новгород послал наместника. Дорогу из Торжка в Новгород он перекрыл, надеясь смирить горожан.
Мстислав Удалой против Ярослава Всеволодича
По словам летописца, – «…кадь ржи покупали по десяти гривен, овса – по три гривны, воз репы – по две гривны, бедные люди ели сосновую кору, липовый лист, мох, отдавали детей своих в вечное холопство; поставили новую скудельницу, наклали полную трупов – недостало больше места, по торгу валялись трупы, по улицам трупы, по полю трупы, собаки не успевали съедать их; большая часть вожан померла с голоду, остальные разбежались по чужим странам; так разошлась наша волость и наш город».
Жители отправили в Торжок своих бояр, Ярослав посадил их в тюрьму, а в город прислал своих бояр, чтобы вывести оттуда жену. Новгородцы послали еще одного переговорщика, но и тот оказался в тюрьме. Слухи об этом дошли до Мстислава Мстиславича, тот разъярился, взял войско и явился в Новгород, схватив и перековав всех Ярославовых людей. Ярослав стал ставить засеки вокруг Торжка, готовясь к войне, а в Новгород отправил верных, как ему казалось, горожан, чтобы возмутить народ против Мстислава, но только эти горожане пришли в Новгород, как тут же встали на сторону Мстислава. Ярослав был в ярости. Священника, которого отправил к нему Мстислав, он отослал из Торжка «без мира». А всех плененных в Торжке новгородцев заковал, имущество их отнял, а самих разослал по своим городам. Жители Новгорода были в ужасе. Мстислав, однако, призвал их успокоиться и отвоевать свою свободу. На помощь ему из Пскова выступил смоленский князь Владимир Рюрикович, и хотя горожане хотели идти брать Торжок, Мстислав здраво рассудил, что нужно выбрать более надежный способ «окоротить» Ярослава. Он двинул войско на Переяславль. Как только Ярослав услышал, что жгут тверские села, он тут же оставил Торжок, захватив с собой знатных новгородцев и всех новоторжцев. Высланный Мстиславом отряд сумел отбить пленников у Ярослава. Тем временем удалось и связаться с Константином, тот охотно занял сторону Мстислава. В апреле 1216 года противные стороны встретились в битве на Липице.
«Мстислав трижды проехал по вражьим полкам, – пишет Соловьев, – посекая людей: был у него на руке топор с паворозою, которым он и рубил; князь Владимир не отставал от него, и после лютой битвы досеклись, наконец, до обоза Всеволодовичей; тогда последние, видя, что Ростиславичи жнут их полки, как колосья, побежали вместе с муромскими князьями, а князь Мстислав закричал своим: „Братья новгородцы! Не останавливайтесь над товаром, доканчивайте бой, а то воротятся назад и взметут вас“. Новгородцы, говорит летописец, отстали от обоза и бились, а смольняне напали на добычу, одирали мертвых, о битве же не думали. Велик, братья, промысл Божий, говорит тот же летописец: на этом страшном побоище пало только пять человек Новгородцев да один смольнянин, все сохранены были силою честного креста и правдою; с противной стороны было убито множество, а в плен взято 60 человек во всех станах; если бы князья Юрий и Ярослав знали это да ведали, то мирились бы, потому что слава их и хвала погибла, и полки сильные ни во что пошли: было у князя Юрия 13 стягов, труб и бубнов 60, говорили и про Ярослава, что у него было стягов 16, а труб и бубнов 40. Люди больше всего жаловались на Ярослава: „От тебя, говорили они, потерпели мы такую беду, о твоем клятвопреступлении сказано: «Придите, птицы небесные, напитайтесь крови человеческой; звери! наешьтесь мяс человеческих“. Не десять человек убито, не сто, но всех избито 9233 человека; крик, вытье раненых слышны были в Юрьеве и около Юрьева, не было кому погребать, многие перетонули во время бегства в реке; иные раненые, зашедши в пустое место, умерли без помощи; живые побежали одни к Владимиру, другие к Переяславлю, некоторые в Юрьев».
Юрий хотел было обороняться во Владимире, но оказалось – нет у города больше защитников, так что он тайно бежал. В город вошел Константин, и народ целовал ему крест. А Ярослав, добравшись до Переяславля, приказал пленить оказавшихся в городе новгородцев и смолян. Последних было всего 15 человек, и он их просто запер. А новгородцев бросил кого в поруб, кого в тесную избу, так что полтораста человек попросту задохнулись. Когда объединенное княжеское войско подошло к Переяславлю, Ярослав вынужден был смириться и целовал крест Константину. Правда, по некоторым сведениям, смерть Константина буквально через два года произошла по неестественной причине – Ярослав подослал отравителя.
на город, лишая тот хлеба. Так действовали и Юрий, и сын его Всеволод, и уже известный нам Ярослав. Юрий же нашел и чудесный способ выкачивать из Новгорода деньги. За благоприятное для города решение, перекрыв Торжок, он первым потребовал плату. Когда новгородцы просили себе в князья вместо Юрьева сына Михаила Черниговского, тот потребовал за разрешение семь тысяч рублей серебром. К этому способу прибегали после него и другие властители северо-востока. Южные князья и хотели, и не могли оставаться надолго в Новгороде. Всякий раз, когда там оказывался князь не из потомков Всеволода, владимирско-суздальские князья предварительно грабили новгородцев, а новые князья, пытаясь вернуть похищенное добро, оставались ни с чем. Понимая, что они не могут решить городских проблем, они уходили сами. Новгород стал своего рода монопольным городом, где властвовали Всеволодичи. Для горожан это было тяжелое ярмо: князья вводили новые установления, поднимали налоги и пошлины, ужесточали наказания. Они очень хотели прибрать Новгород к своим рукам и сделать таким же городом, какими были города северо-востока, но пока у них этого не получалось. У новгородцев больших побед над северо-востоком, чем липицкая, не было, но одной такой победой можно было гордиться.
Столкновение с немецкими рыцарями
– киевскую или владимирскую. С запада на северные земли начали двигаться немецкие рыцари, с востока готовилась беда еще серьезнее. Рыцари оказались на русских землях благодаря недальновидной политике как польских королей, так и полоцких князей. И те и другие хотели использовать немцев для внутреннего употребления. Польский князь Конрад Мазовецкий разрешил рыцарям обустроиться, чтобы закрыть вопрос с местными языческими племенами, полоцкие князья, имевшие рядом со своими городами беспокойных литовских язычников, тоже дали рыцарям земли и не возражали, чтобы те возводили и отстраивали крепости. И там, и там рыцари взялись за строительство и миссионерскую деятельность. Но эти хорошо укрепленные рыцарские замки стали опорными точками для военных походов в земли язычников, на которые с тем же успехом претендовал Новгород. Само собой новгородские и немецкие интересы столкнулись, иначе и быть не могло. Полоцкие князья, которые прежде тоже считали ливонские земли с язычниками своей собственностью, оказались теперь перед дилеммой: либо гнать укрепившихся рыцарей прочь, либо подарить им Ливонию. Князья выбрали второе решение: сражаться против хорошо вооруженного западного рыцарства им было не по силам. Но эта рыцарская проблема совершенно померкла перед угрозой с востока.
Первый раз эта беда показала свое лицо в 1224 году. Русские, столкнувшиеся с ней, даже не поняли, что эта опасность гораздо страшнее обычных половецких набегов. В этом они очень сильно заблуждались.