Иван и Петр Алексеевичи. Регентство царевны Софьи (1682–1689 годы)
Распоряжений о наследнике Федор не оставил. У него был младший брат Иван, но все знали, что царевич тоже слаб здоровьем. Предпочтение тут, конечно, отдавали маленькому Петру Алексеевичу. Ему было всего десять лет, но мальчик был крепок телом и проворен умом. Так что царя выбирали по самому простому признаку – здоровью. Патриарх благословил его на царство. Между кланом Милославских и кланом Нарышкиных началась яростная борьба. Милославские понимали, что теперь управлять за малолетнего Петра будет его мать Наталья и все ее родственники, вот уже из ссылки послали вернуть боярина Матвеева. Милославские стали бороться за ускользающий престол. Признавая избрание Петра, они тем не менее выставили контраргумент: есть еще наследник Иван, он пока еще мал, но при нем может быть регентшей царевна Софья. Софья была из нового поколения царевен – умная, начитанная, хитрая, властолюбивая, она меньше всего желала заниматься «женскими» делами. Софья мечтала править. Надеясь как-то обезпасить себя от Петра и Нарышкиных, Софья быстро оценила обстановку и увидела, как можно ее использовать. С самой смерти Федора в Москве бунтовали стрельцы. Они начали этот бунт еще в последний месяц его жизни, надеялись получить ответ на свои челобитные при объявлении нового царя, но стрелецким делом никто не занимался, так что, не добившись ответа из царского дворца, стрельцы занимались тем, что убивали своих сотников и пятисотенных, свергая их с каланчей. От царя они как раз ждали, что тот накажет плохих начальников и даст хороших. Софья сообразила, что стрельцов можно использовать в личных целях. Вместе с единомышленниками она распространила слух, будто Иван отстранен незаконно, и нужно вернуть ему родительский трон. Они получили также список всех лиц, которые виновны в таком злоумышлении. Поскольку стрельцы на своем примере знали все о беззаконии, они поверили такому слуху, тем более что за участие в бунте предлагалась награда. 15 мая между стрельцами прошел новый слух: царевич Иван задушен. Это всколыхнуло праведный стрелецкий гнев. Стрельцы отправились штурмовать дворец. Мятежники требовали на правый суд Нарышкиных, имя которым – убийцы. Но тут царица Наталья вывела на крыльцо обоих мальчиков. Иван обратился к стрельцам со словами, что никто его не изводит. Матвееву и патриарху удалось даже успокоить толпу, но все испортил Долгорукий, начальник стрелецкого приказа, он заорал на свое войско. Эффект был обратный: стрельцы тут же стянули Долгорукого с крыльца, бросили на копья, метнулись за убегающим Матвеевым и тоже бросили его на копья, после чего ворвались во дворец в поисках всех перечисленных в списке лиц, в основном – Нарышкиных. Три дня они бродили по дворцу, заглядывая в самые укромные уголки, и выискивали Нарышкиных, даже брат царицы окончил жизнь на копьях. Рассчитавшись с правыми и виноватыми, стрельцы по совету Софьи послали во дворец выборных, которые потребовали: или новый бунт, или править будут оба брата. Тут же составился Собор, который и приговорил власть обоим мальчикам. Но стрельцы внесли еще одно предложение: до совершеннолетия соправительницей при мальчиках будет царевна Софья. Боясь нового бунта, согласились и на эти условия. Так вот Наталья Нарышкина была отстранена от власти, а Софья вошла в большую политику. Она легко управилась с недовольными староверами, призвав их якобы на диспут о вере, а потом вычислив и уничтожив предводителей. Она придумала донос на начальника стрельцов Хованского, будто он умышляет на царскую семью, буквально одним этим устранением главаря прекратив и весь бунт. Она ввела в обиход более мягкое законодательство в связи с долговыми обязательствами, смягчила казнь, назначенную за убийство мужа, отменила смертную казнь за произнесение хулы, заключила вечный мир с Польшей, вынудив Яна Собесского навсегда попрощаться с Киевом. Правда, у нее были и неудачи. Софья погубила значительную часть войска в походе на крымского хана и ничего не добилась. Она заключила с китайцами мир, отдав тем русскую крепость Албазин и оба берега Амура. Последнее, конечно, простительно. Хотя военные отряды и завоевали практически всю Сибирь, даже самые лучшие картографические головы очень плохо представляли географию стран за Уральскими горами. Но чем большего Софья добивалась, тем мрачнее ей виделось будущее. Младшего брата она не боялась, но в глазах Петра читала свою судьбу. Царевич свою сводную сестру ненавидел.
У Петра не было хороших учителей, практически все его образование закончилось уроками дьяка Зотова, который научил его только тому, что знал сам, – то есть читать, писать, считать и дал некоторое представление о русской истории. Последним вопросом любознательный Петр заинтересовался, но гораздо больше рассказов о подвигах предков его занимали красивые картинки с изображенными там войсками, пушками, кораблями. И скоро уже юный Петр организовал в Преображенском потешные полки, в которые набрал своих ровесников и взрослых холопов. Так, играя в солдатики, он осваивал на практике правила ведения войны. Живые солдатики были куда интереснее оловянных. Зачастил Петр и в Немецкую слободу, где завел много друзей среди иностранцев. В основном это были наемные офицеры, народ веселый и бывалый, они рассказывали Петру о своих странах, о разных чудесах, которые видели, а Петр слушал и мечтал увидеть все, о чем ему говорили. Там же, в Слободе, он нашел себе и учителя, который бы учил его тому, что интересно, – голландца Тиммермана. Интересными для Петра были арифметика, геометрия, фортификация, артиллерия. Потом, разбирая старые вещи дяди, он наткнулся на какое-то старое судно, нашелся и мастер, который его починил. Теперь Петр не расставался со своим английским ботом, гоняя его по Яузе и даже перевезя за собой на пруд в Измайловское. Софья в этих занятиях не видела ничего угрожающего.
Тем временем большой сторонник Софьи, Шакловитый, видя угрозу своему благополучию, если власть регентши падет, решил извести царицу и стал подговаривать стрельцов. Стрельцы, которые и в первый-то раз защищали царевичей от возможной угрозы, бросились предупреждать Петра об опасности. Петр действовал быстро и решительно: вместе с семьей он выехал к Троице, туда же пришел стрелецкий полк Сухарева, извести никого не удалось. Софья послала к Троице патриарха, надеясь, что он уговорит Петра помириться, но патриарх там и остался. Софья решилась ехать к Петру сама, но на половине пути ее остановили, развернули, а тем временем в Москве взяли под стражу всех заговорщиков. Софья была отправлена в монастырь, а Петр стал управлять государством. Ему было семнадцать лет. Официально его соправителем считался Иван. Но ни Петр, ни Иван в первые пять лет этого правления без Софьи не принимали большого участия в государственных делах. Петра манили его полки и английский бот, он проводил время в веселых компаниях в Слободе, затем отпросился у матери и съездил в Архангельск, где увидел настоящее море. А после смерти матери он с войском ходил на Азов, поход был неудачным и о многом заставил задуматься. Второй поход закончился победой – для этой победы Петр выстроил в Воронеже настоящий флот. Той же зимой умер сводный брат Иван Алексеевич, оставив троих дочерей, а Петр получил всю полноту власти.
Зарубежное путешествие Петра
Планы у молодого царя были огромные: он хотел сетью каналов соединить главные судоходные реки, чтобы по ним могли ходить военные корабли. Царь с думой постановили, «чтоб землевладельцы духовные с 8000 крестьянских дворов, а светские с 10 ООО выстроили по кораблю, оснащенному и вооруженному, а торговые и посадские люди – 12 судов бомбардирских, вследствие чего помещики и вотчинники должны были явиться в Москву для соглашения, кому с кем складываться для корабельной постройки». Дело неслыханное: Петр желал иметь огромный флот, имея только два порта: Архангельск на севере, где море покрывается льдом, и Азов на юге, где рядом враждебные государства. Сам же он собрался повидать западные страны и готовил Великое посольство. Это посольство должно было посетить все важнейшие дворы в Европе, оно ехало с большой свитой, среди прочих «волонтеров» был и некий Петр Михайлов, то есть сам царь, решивший увидеть западные столицы инкогнито. Правда, эта надежда быстро развеялась: Петра невозможно было спрятать или как-то изменить – его огромный рост, размашистые движения, особенности мимики и речи делали «инкогнито» невыполнимым. Даже когда он попросту сбежал от своего посольства и тайком приехал в Амстердам, поселившись в каморке какого-то кузнеца, выдав себя за простого русского плотника, и там его быстро узнали.
«В свободное от работы время, – пишет Соловьев, – русский плотник ходил по фабрикам и заводам, все ему нужно было видеть, обо всем узнать, как делается: однажды на бумажной фабрике не утерпел, взял у работника форму, зачерпнул из чана массы – и вышел отличный лист; любимая забава его была катанье на ялике, который купил на другой же день по приезде в Сардам. Своим поведением и видом, не идущими к простому плотнику (хотя своею красною фризовою курткою и белыми холстинными штанами он нисколько не отличался от обыкновенных работников), Петр сейчас же выдал себя: заговорили, что это не простой плотник, и вдруг разносится слух, что это сам царь московский. Старый плотник зашел в цирюльню и прочел там письмо, полученное от сына из России; в письме рассказывались чудеса: в Голландию идет большое русское посольство и при нем сам царь, который, верно, будет в Сар даме; плотник написал и приметы царя – и тут, как нарочно, отворяется дверь и входят в цирюльню русские плотники, у одного точь-в-точь те приметы: и головою трясет, и рукою размахивает, и бородавка на щеке. Цирюльник, разумеется, не замедлил разгласить об удивительном явлении. Скоро слух подтвердился: Петр раздразнил уличных мальчишек, которые попотчевали его песком и камнями, и бургомистр издал объявление, чтоб никто не смел оскорблять знатных иностранцев, которые хотят быть неизвестными. Напрасно после того царь старался сохранить свое инкогнито, отказался от почетных приглашений, от удобного помещения, говоря: „Мы не знатные господа, а простые люди, нам довольно и нашей каморки“.
неотвязную толпу, он был особенно раздражен глупою фигурою какого-то Марцена и дал ему пощечину.
„Марцен пожалован в рыцари!“ – закричала толпа, и прозвание „рыцарь“ осталось за Марценом навсегда».
Но везде, где он оказывался, узнанный или неузнанный, Петр живо интересовался всем, что наблюдал.
«Витзен должен был водить его всюду, – усмехается Соловьев, – все показывать – китовый флот, госпитали, воспитательные дома, фабрики, мастерские; особенно понравилось ему в анатомическом кабинете профессора Рюйша; он познакомился с профессором, слушал его лекции, ходил с ним в госпиталь. В кабинете Рюйша он так увлекся, что поцеловал отлично приготовленный труп ребенка, который улыбался как живой. В Лейдене в анатомическом театре знаменитого Боергава, заметив отвращение своих русских спутников к трупам, заставил их зубами разрывать мускулы трупа. Разумеется, Петр должен был наблюдать большую экономию во времени: так, во время поездки в Лейден на яхте часа два занимался с натуралистом Леувенгоком, который показывал ему свои лучшие аппараты и микроскоп. Ненасытимая жадность все видеть и знать приводила в отчаяние голландских провожатых: никакие отговорки не помогали; только и слышалось: „Это я должен видеть!“, и надобно было вести, несмотря ни на какие затруднения. И ночью он не давал им покоя; вдруг экипаж получит сильный толчок: „Стой! что это такое?“ – надобно зажигать фонари и показывать. Гениальный царь был полным представителем народа, который так долго голодал без научной пищи и теперь вдруг дорвался до нее. Корабельный плотник занимался и гравированием. В Амстердаме оставшаяся после него гравюра изображает предмет, соответствующий положению Петра, его тогдашней главной думе: она представляет торжество христианской религии над мусульманскою в виде ангела, который с крестом и пальмою в руках попирает полулуние и турецкие бунчуки».
Расправа со стрельцами
все, что только мог, освоив новые навыки, Петр вернулся в Москву. Правда, как сетует Соловьев, вместо того, чтобы после разлуки пойти к жене, Петр тут же отправился в Немецкую слободу к некой девице Моне и бурно отпраздновал возвращение. Утром он затребовал в Москве стрелецкое дело, ухмыльнулся и в тот же день в своем дворце в Преображенском стал лично брить красу и гордость русского боярина – бороды. Не тронул он только бороды стариков – Стрешнева да Черкасского, а остальные, кто подогадливее, обрили себя сами. Плакали, но брили. Затем, обрив бояр, он с тем же размахом заставил бриться всю страну, исключая только купцов и крестьян. А тем временем, пока царь брил бороды, строились виселицы. На них закончили свою жизнь поднявшие бунт стрельцы. Количество казненных пугает, оно расписано по дням: 201 человек, 144, 205, 141, 109, 63, 106, 2. Пятерым стрельцам, очевидно, зачинщикам, Петр лично отрубил головы, остальные были повешены. Любимец Петра Алексашка Меншиков хвалился, что лично обезглавил двадцатерых. 195 стрельцов расстались с жизнью перед окном кельи Софьи.
«А у пущих воров и заводчиков, – писал современник, – ломаны руки и ноги колесами; и те колеса воткнуты были на Красной площади на колья; и те стрельцы, за их воровство, ломаны живые, положены были на те колеса и живы были на тех колесах не много не сутки, и на тех колесах стонали и охали; и по указу великого государя один из них застрелен из фузеи, а застрелил его Преображенский сержант Александр Меншиков. А попы, которые с теми стрельцами были у них в полках, один перед тиунскою избою повешен, а другому отсечена голова и воткнута на кол, и тело его положено на колесо».
Светлейший князь Алексашка Меншиков
А после расправы со стрельцами, проведенными твердой рукой, точно так же твердо он объявил своей жене Евдокии Лопухиной, что она ему опостылела, почему он потребовал, чтобы она добровольно постриглась. Евдокия отказывалась, тогда ее силой отправили в Покровский девичий монастырь и постригли. Маленького царевича Алексея отдали на воспитание его тетке Наталье. Место Евдокии надолго заняла Анна Моне. Упомянутый же Алексашка Меншиков стал самым близким другом Петра, и ему удалось остаться другом уже всевластного императора до конца его дней. Это был неунывающий, веселый, очень предприимчивый человек. Соловьев дает такой его портрет:
«Относительно происхождения знаменитого впоследствии светлейшего князя нет никаких противоречий в источниках: современники-иностранцы единогласно говорят, что Меншиков был очень незнатного происхождения; по русским известиям, он родился близ Владимира и был сыном придворного конюха. Известно, какое значение получили при Петре потешные конюхи, как из них преимущественно сформировались потешные полки Преображенский и Семеновский; отсюда понятно, каким образом отец Меншикова попал в капралы Преображенского полка. Следовательно, официальный акт – жалованная грамота на княжеское достоинство Меншикову говорит совершенно справедливо, что родитель Александра Даниловича служил в гвардии. Но при этом мы не имеем никакого права не допускать известия, что сын потешного конюха, который долго не назывался иначе как Алексашка, торговал пирогами, ибо все эти мелкие служилые люди и сами, как только могли, и дети их промышляли разными промыслами; не имеем никакого права отвергать следующий рассказ очевидца. Петр, рассердившись однажды сильно на князя Меншикова, сказал ему: „Знаешь ли ты, что я разом поворочу тебя в прежнее состояние, чем ты был? Тотчас возьми кузов свой с пирогами, скитайся по лагерю и по улицам, кричи: пироги подовые! как делывал прежде. Вон!“ – и вытолкал его из комнаты. Меншиков обратился к императрице Екатерине, которая успела развеселить мужа, а между тем Меншиков добыл себе кузов с пирогами и явился с ним к Петру. Государь рассмеялся и сказал: „Слушай, Александр! Перестань бездельничать, или хуже будешь пирожника“. Гнев прошел совершенно. Меншиков пошел за императрицею и кричал: пироги подовые! а государь вслед ему смеялся и говорил: „Помни, Александр!“ – „Помню, ваше величество, и не забуду. Пироги подовые!“ Алексашка, вследствие фавора, уже и в описываемое время выдавался вперед между приближенными к царю и по смерти Лефорта (в 1699 году. – ) займет его место, никого не будет ближе его к Петру, но вместе с тем от Лефорта перейдет к нему печальное наследство – ненависть людей, которые будут против Петра и дел его. Наружность фаворита была очень замечательна: он был высокого роста, хорошо сложен, худощав, с приятными чертами лица, с очень живыми глазами; любил одеваться великолепно и, главное, что особенно поражало иностранцев, был очень опрятен, качество, редкое еще тогда между русскими. Но не одною наружностью мог он держаться в приближении: люди внимательные и беспристрастные признали в нем большую проницательность, удивлялись необыкновенной ясности речи, отражавшей ясность мысли, ловкости, с какою умел обделать всякое дело, искусству выбирать людей… Выхваченный снизу вверх, Меншиков расправил свои силы на широком просторе; силы эти, разумеется, выказались в захвате почестей, богатства; разнуздание при тогдашних общественных условиях, при этом кружившем голову перевороте, при этом сильном движении произошло быстро».
Впрочем, при всех отрицательных качествах, было у Меншикова одно, искупающее все достоинство: он так любил своего друга Петра, что отдал бы за него жизнь.
Северная война
его стране. Но Северная война, в которую вступил Петр с Карлом Двенадцатым, началась с поражения под Нарвой. Петр вдруг понял, что его армия все еще хуже шведской. Однако силы Карла были направлены на Польшу, так что русский царь умело воспользовался тем, что в Ливонии оставлено лишь незначительное войско, и быстро разбил генерала Шлиппенбаха. Теперь он знал, что нужно делать, – закрепиться на берегах Балтийского моря. Петр решил строить новый город Санкт-Петербург, в который желал перенести из Москвы свою столицу. Отвоевав себе шведский Ниеншанц, маленькую крепость на берегу Невы, он нашел место для будущего города. Крепость была срыта, а ближе к устью начаты первые строительные работы. В то же время Петр предпринимает новые и новые походы на Карла, вынуждая того сражаться на территории Малороссии, пока в конце концов в 1709 году не разбивает неожиданно Карла под Полтавой.
«Полтавскою битвою, – говорит Соловьев, – сокрушено было могущество Швеции, которая первенствовала на севере Европы после тридцатилетней войны; ее место заступила Россия. До Полтавской битвы (преславной виктории, „русского воскресениякак называли ее современники) главная историческая роль принадлежала западным европейским народам племени германского и романского; с Полтавской битвы выступает на историческую сцену Восточная Европа в лице России; в ее же лице получает важное значение и племя славянское. Все побежденное Карлом подняло теперь голову: курфюрст саксонский и король датский спешили разорвать мир с Швециею; Станислав Лещинский не мог без Карла держаться в Польше и должен был выехать в Померанию; Август опять занял престол польский. Главная сцена действия снова перенеслась на берега Балтийского моря: Рига, Динамюнде, Пернау, Ревель, Выборг, Кексгольм были взяты русскими в 1710 году; тогда же Петр выдал племянницу свою Анну Иоанновну за герцога курляндского».
То есть полтавская победа принесла Петру не только славу, теперь он знал, что страна, которой он владеет, более не Московия, она поднялась и вышла на другой уровень. С Карлом Петру еще пришлось воевать на юге (неудачно, потерял Азов), затем – на севере, на берегах Балтики. Но в Балтике стоял уже русский флот. Петербург стал крупнейшим портом. Единственным русским портом на свободном ото льда море. Петр уже громил шведов на землях самой Швеции. Флот решил все. После того, как уже после смерти Карла русские войска высадились на шведских берегах и сожгли несколько городов и множество деревень, был подписан мирный договор 1721 года, по коему Швеция отказалась от Лифляндии, Эстляндии, Ингерманландии, части Карелии и части Финляндии. Петр бурно отпраздновал победу. По своему обычаю он заставил своих подданных неделю пить и плясать в маскараде, а на обедне в Троицком соборе народ кричал: «Виват, виват, виват Петр Великий, отец отечества, император всероссийский!» Страна, которую Петр получил в наследство, обрела теперь красивое имя Россия, царь изменил свой титул на император, а столицей был вполне европейский город Санкт-Петербург, единственный европейский город, кроме завоеванных, в новой России.
Государственные реформы Петра
структуры власти. Первым такого рода действием было создание коллегиального органа управления церковными делами – Святейшего Синода. Феофан Прокопович писал, что —
«…от соборного управления нельзя опасаться отечеству мятежей и смущения, какие могут произойти, когда в челе церковного управления находится один человек: простой народ не знает, как различается власть духовная от самодержавной, и, удивленный славою и честию верховного пастыря Церкви, помышляет, что этот правитель есть второй государь, самодержцу равносильный или еще и больше его, и что духовный чин есть другое, лучшее государство, и если случится между патриархом и царем какое-нибудь разногласие, то скорее пристанут к стороне первого, мечтая, что поборают по самом Боге».
доступ к высшим государственным должностям талантливым людям из низких сословий. Так что Петр упорядочил чины, соотнеся военные с гражданскими, разрешил занятие чиновничьих должностей любому человеку, облегчил продвижение по службе. Жители городов попали под деление на три разряда (по уровню доходов), сельские – на шесть. Впрочем, для последних эти реформы ничего хорошего не значили. Во времена Петра путь к должностям был открыт только свободным людям. Крестьяне, крепостные, к этому свободному народу не принадлежали. Свобода у них была только одна – платить разного рода налоги и подати, которые выдумывало правительство, чтобы содержать огромную армию и вести постоянную (почти ни единого года без похода) войну. Единственное, чем он попытался облегчить крестьянам неволю, так изданием указа 1721 года, который не исполнялся: «Продажу людей пресечь, а если нельзя уж совсем, то продавать целыми семьями, а не порознь, как скот, чего во всем свете не водится». Но для выискивания нового источника доходов появилась даже особая должность – прибыльщик. Вот только прибыльные указы на начало 1705 года:
«1 января – два указа: первый – об отдаче рыбных ловель на откуп; второй: на Москве и в городах, у всяких чинов людей соль описав, продавать из казны, а у продажи быть выборным головам и целовальникам добрым, а над ними смотреть бурмистрам; а впредь соль ставить в казну подрядом, кто похочет, а почему по подряду по истинной цене на месте станет, продавать . В том же месяце велено переписать у продавцов дубовые гробы, собрать их в монастыри и продавать против покупной цены вчетверо; – по 60 рублей; с гостей и гостиной сотни первой статьи – по 100 рублей, средней и меньшой статьи, с торговых и посадских людей – по 60 рублей, с боярских людей, ямщиков, извозчиков, церковных причетников и всяких чинов московских жителей – по 30 рублей ежегодно; с крестьян велено брать везде по воротам пошлину, по 2 деньги с бороды по все дни, как поедут в город и за город».
решения. В основу этого аппарата была положена полицейская система, предполагающая полный контроль. Главнейшим органом этой власти стал Сенат, которому следовало подчиняться так же беспрекословно, как и царю. Главная функция Сената – контроль буквально за всем, подавление волнений: суд, доходы, расходы, прохождение службы. Контролировать работу самого Сената должен был генерал-прокурор. В Сенате впервые была учреждена должность обер-фискала, в задачу которого входило тайное наблюдение за работой и действиями чиновников. Для ведения политических дел была создана Тайная канцелярия. Приказы заменили коллегиями (Камер-коллегия, Штатс-коллегия, Юстиц-коллегия, Вотчинная коллегия, Мануфактур-коллегия, Берг-коллегия, Коммерц-коллегия, коллегия Иностранных дел, Военная, Адмиралтейская), состоявшими из президента, двух вице-президентов, четырех советников и четырех асессоров. В городах на западный манер появились магистраты, бурмистры, земля была описана и затем разделена на 12 губерний и 43 провинции. Во главе губернии стоял губернатор, во главе провинции – воевода. Войско стало регулярным, оно набиралось на основе подушного оклада, то есть для простого населения были установлены квоты набора в армию, дворяне же обязаны были служить все. Петр запретил получение офицерских чинов дворянам, которые не прошли солдатской службы. Но купцам разрешил выкупаться за 100 рублей от армейского будущего. Но особенное внимание было теперь уделено предотвращению непослушания, мятежей. Петр знал, как пущенный слух может взбунтовать целый город. Так что он ввел учреждение, наблюдающее за порядком, – полицию. Все было продумано четко, по плану:
«…каждая улица и каждые 10 домов имели своего надсмотрщика, избираемого жителями; все городские жители, начиная с двадцатилетних, составляли стражу, обязанную охранять спокойствие и порядок в городе. В провинциальных городах и уездных полиция была в руках комендантов, магистратов и старост, в уездах – у губернаторов и воевод».
Все, что только можно было регламентировать, – регламентировалось. Появились планы застройки городов, для уничтожения пожарной опасности дома теперь ставились на положенном расстоянии друг от друга. Запретили хоронить ранее трех дней, чтобы не похоронить живого. При церквях появились приюты для подкидышей. Хлеб требовалось теперь снимать косами, а не серпами. Пустоши велено было заселять, выписывая переселенцев. Запретили утаивать руду и прочие ценности, скрытые в земле. За время правления Петра в государстве вместо пары существующих при его отце появилось 233 фабрики и завода. Были организованы разного рода учебные заведения. В России появилась своя Академия. Изучались земли, так сказать, недавно колонизованные, где русских людей было немного. Для изучения русской природы, географии и истории пригласили западных ученых. Впервые при Петре древние летописи были ради сохранения привезены из монастырей и переписаны. В начале своего правления Петр сразу же ввел новое летоисчисление, не с сотворения мира, как прежде, а с Рождества Христова, и не с 1 сентября, а с 1 января, а в конце правления он ввел и новый алфавит, изгнав из старого буквы, которые считал лишними.
Борьба с воровством и взяточничеством
и взяточничество. Что с этим ни делали контролирующие чиновники, процесс пошел. Даже сам любимый друг Петра Александр Меншиков оказался замешанным в воровстве. Впервые свой гнев на любимца Петр излил еще во время польского похода.
«Николи б я того от вас не чаял», – писал к нему Петр, узнав о «шалостях» своего Алексашки.
Из турецкого похода он отправил «милому дружку» такое послание:
«Зело удивляюсь, что обоз ваш слишком год после вас мешкает (в Польше); к тому же Чашники (местечко) будто на вас отобраны. Зело прошу, чтоб вы такими малыми прибытками не потеряли своей славы и кредиту. Прошу вас не оскорбиться о том, ибо первая брань лучше последней; а мне, будучи в таких печалях, уже пришло до себя, и не буду жалеть никого».
«Чем дальше въезжал царь в польские владения, – рассказывает Соловьев, – тем сильнее становились жалобы на Меншикова. Светлейший князь оправдывался, писал, что нельзя обращать внимания, если какая безделица и взята у поляков; Петр отвечал ему: „Что ваша милость пишете о сих грабежах, что безделица, и то не есть безделица, ибо интерес тем теряется в озлоблении жителей. Бог знает, каково здесь от того, и нам жадного (никакого) прибытку нет; к тому ж так извольничались, что сказать невозможно, и указов не слушают, в чем принужден буду великим трудом и непощадным штрафом живота оных паки в добрый порядок привесть. О обозе объявляю, что не без лишнего было, ибо сверх вашей указной 1000 порции еще много порций брано на ваших людей, которые, побрав, иные к вам, а кои иноземцы и домой отпущены, в чем адъютант Жуков никакого оправдания ясного не положил, ни указу, почему то делал, не сказывает; что делал по письму Гольцова секретаря, от которого указов без самого Гольца подписи принять было не довелось, для чего ныне он за арестом и розыскивают. Что же вы пишете, что вы послали для обоза своего адъютанта Гопа, и оного я сам наехал недалеко от Алыки – выбирает деньги себе“… Петр мог ограничиться первою бранью относительно поведения Меншикова в Польше; но, возвратясь в Россию, он увидел, что Данилыч и в вверенной его управлению губернии, и в самом парадизе употребляет во зло доверенность царскую. В начале 1712 года, отправляя Меншикова в поход в Померанию, он говорил ему: „Ты мне представляешь плутов как честных людей, а честных людей выставляешь плутами. Говорю тебе в последний раз: перемени поведение, если не хочешь большой беды. Теперь ты пойдешь в Померанию; не мечтай, что ты будешь там вести себя, как в Польше; ты мне ответишь головою при малейшей жалобе на тебя“… Понятно, что ему не нравилось учреждение Сената, который стеснял его самовластие, и он не упускал случая сделать выходку против медленности и нераспорядительности правительствующей коллегии… В июле 1716 года адмирал Апраксин, находившийся с войском в Финляндии, прислал отчаянное письмо в Петербург, что войско его погибает от голоду и если ему сейчас же не пришлют припасов, то он возвратится. Меншиков явился в Сенат и начал упрекать правительствующих господ в нерадении. Поднялся сильный спор: сенаторы говорили, что не их вина, если суда с припасами еще не пришли в Петербург, что в казне нет денег, что все источники доходов истощены и что государь не может требовать от Сената невозможного. Меншиков возражал, что Сенат занимается только пустяками и пренебрегает государственными интересами, что в настоящем случае он имел средство снабдить армию. Раздраженные сенаторы закричали: как он смеет так говорить? Он забыл, что Сенат представляет особу и власть царского величества, что имеет власть посадить его под арест и потом требовать удовлетворения у царя! Меншиков вышел из Сената и сейчас же собственною властию велел взять припасы из купеческих магазинов на 200 ООО рублей и нагружать их на суда для отправления в Або. Сенаторы еще более осердились, стали говорить, что у Меншикова собственные магазины с хлебом, который он скупает и производит этим дороговизну и голод в Петербурге, чтоб после продавать по высокой цене. Меншиков говорил, что этого ничего нет, а сенаторы раздражены его мерою, потому что у каждого из них есть доля в хлебе, который он велел захватить у купцов. Спор дошел до того, что с обеих сторон послали жалобы государю. Петр, разумеется, не мог сердиться на Данилыча за его энергическую меру, спасавшую войско, особенно когда Апраксин, возвратившись в Петербург, писал царю в конце года: „Я всегда живу в отлучке, и, как я уведомлен от других, ежели б не было здесь светлейшего князя Меншикова, то б в делах могли быть великие помешательства“. Но Петр отлично понимал, что Меншиков старается не только ради государства: когда он поймал его на недостаче, то Меншикову ничего не оставалось, как выплачивать государственный долг. Подметных писем, то есть анонимок, на Меншикова было написано преизрядно. Одно такое перед вами: „Купечества весьма мало и можно сказать, что уже нет, ибо все торги отняты у купцов и торгуют высокие персоны и их люди и крестьяне. Извольте, ваше величество, вопросить новых всероссийских купцов, то есть князя Меншикова, сибирского губернатора князя Гагарина и им подобных, могут ли они прокормить многое число разоренных чрез отнятие торгов? Бедный Строгонов! Где он ныне и ему подобные, и кто ныне может возрастить толикое многое число отраслей в интерес вашего величества, то есть произведение бедных в богатые купцы? Иностранные купцы высылают серебро и золото из России, что запрещено в чужих землях. Вельможи кладут деньги в чужестранные банки, Меншиков, Куракин, комиссар князь Львов. Львов в Голландии получал по 1000 ефимков жалованья, на секретаря и священника по 400, но сих персон при себе никогда не имел, а жалованье брал, хаживал самым нищенским образом, всей Голландии был на посмешище, брал грабительски из определенного жалованья навигаторам и матросам, бывшим в Англии и Голландии, отчего многие из матросов разошлись в службы других государств; также своею лукавою потачкою избаловал многих русских господчиков, присланных сюда за навигацкою наукою; некоторые из них уже по закладным и попродали вещи и деревни, и деньги иждивают в бесчинии: три брата Шереметевых, быв в Венеции, задолжали и не были выпущены, чего ради мусил (должен был) один из них ехать в Русь для денег на окуп братьев, кои между тем сидели за караулом. Салтыков послан для самых нужных дел в Лондон, прибыв, сделал банкет про нечестных жен и объявил свой характер и свое дело, и многие корабли были от сего остановлены; имеет метресу, которая ему втрое коштует, чем жалованье “».
он с годами к своему другу и охладел.
Дело царевича Алексея (1718 год)
Семейные отношения у Петра складывались тоже не самым удачным образом. Единственный наследник сын Алексей пошел не в него, а крепко держался старины и ненавидел отцовские реформы. В них он видел только вред государству. В конце концов, сыном Петр распорядился так же, как и Иван Грозный, – убил, пусть и не своими руками. Обвиненный в измене, царевич попал в каземат, а затем был казнен. В обвинительном приговоре, который подписали князь Меншиков, граф Апраксин (генерал-адмирал), граф Головкин (канцлер), князь Яков Долгорукий, граф Мусин-Пушкин, Тихон Стрешнев, граф Петр Апраксин (сенатор), Петр Шафиров, Петр Толстой, князь Дмитрий Голицын, генерал Адам Вейде, генерал Иван Бутурлин, граф Андрей Матвеев, князь Петр Голицын (сенатор), Михайла Самарин (сенатор), генерал Григорий Чернышов, генерал Иван Головин, генерал князь Петр Голицын, ближний стольник князь Иван Ромодановский, боярин Алексей Салтыков, князь Матвей Гагарин (сибирский губернатор), боярин Петр Бутурлин, Кирилла Нарышкин (московский губернатор) и еще сто три человека менее высоких чинов, было сказано, что «он, царевич, не хотел с воли отца своего наследства прямою и от бога определенною дорогою и способы по кончине отца своего государя получить; но, чиня ему все в противность, намерен был против воли его величества по надежде своей не токмо чрез бунтовщиков, но и чрез чужестранную цесарскую помощь и войска, которые он уповал себе получить, и с разорением всего государства и отлучением от оного того, чего б от него за то ни пожелали, и при животе государя отца своего достигнуть». После смерти царевича для иностранного пользования Петр распространил такое объяснение смерти сына: от жестокой болезни, которая вначале была подобна апоплексии. Впрочем, на Западе считали, что царевича отравили, а на родине – что его задушили подушками.
Вторая жена Петра сменила красавицу немку Анну Моне, она была захвачена русскими в плен, и с 1703–1704 года Петр стал с ней встречаться. Не боясь злых языков, он прижил с Екатериной двоих дочерей (они уже родились к 1705 году), а в 1712 году женился на своей любовнице официально и венчал ее на царство. По поводу коронации Екатерины был издан специальный указ от 15 ноября 1723 года:
«Понеже всем ведомо есть, что во всех христианских государствах непременно обычай есть потентатам супруг своих короновать, и не точию ныне, но и древле у православных императоров греческих сие многократно бывало (следуют примеры), и понеже не неведомо есть, что в прошедшей двадцати единолетней войне коль тяжкие труды, и самый смертный страх отложа собственной нашей персоне, за отечество наше полагали, что с помощию Божиею и окончили, что еще Россия так честного и прибыточного мира не видала и во всех делах славы так никогда не имела, в которых вышеописанных наших трудах наша любезнейшая супруга государыня императрица Екатерина великою помощницею была, и не точию в сем, но и во многих воинских действах, отложа немочь женскую, волею с нами присутствовала и елико возможно вспомогала, а наипаче в Прутской кампании с турки, почитай отчаянном времени, как мужески, а не женски поступала, о том ведомо всей нашей армии и от них, несумненно, всему государству: того ради данною нам от бога самовластию за такие супруги нашея труды и проч.».
Теперь ее следовало именовать императрицей или «ее цесаревино величество». У Екатерины было еще двое сыновей от Петра, но они умерли в раннем детстве. В 1721 году император Петр Великий издал указ о престолонаследии. По этому указу государь имел право назначать своим наследником кого ему угодно и в случае, если назначенный окажется не способным, отрешить его от престола. Сам Петр указом воспользоваться не успел. Он умирал, но надеялся подняться с постели даже тогда, когда отпускал на свободу каторжников и военных преступников (кроме убийц), таким образом проявляя милость на пороге смерти. Перед смертью он попробовал составить завещание, написал на бумаге «отдайте все…», и перо выпало у него из руки, потом он позвал дочь Анну, чтобы записывала, но не смог говорить. Так он умер, не оставив ровно никакого завещания.
–1727 годы)
Так что после Петра престол передали его жене Екатерине – сын Алексея был еще слишком мал, наследников мужского пола более не имелось. Екатерина Первая была избрана узким кругом петровских вельмож, но для народа был издан все объясняющий манифест:
«О наследствии престола российского не токмо единым его императорского величества, блаженной и вечнодостойной памяти, манифестом февраля 5 дня прошлого, 1722 года в народе объявлено, но и присягою подтвердили все чины государства Российского, да быть наследником тому, кто по воле императорской будет избран. А понеже в 1724 году удостоил короною и помазанием любезнейшую свою супругу, великую государыню нашу императрицу Екатерину Алексеевну, за ее к Российскому государству мужественные труды, как о том довольно объявлено в народе печатным указом прошлого, 1723 года ноября 15 числа; того для св. Синод и высокоправительствующий Сенат и генералитет согласно приказали: во всенародное известие объявить печатными листами, дабы все как духовного, так воинского и гражданского всякого чина и достоинства люда о том ведали и ей, всепресветлейшей, державнейшей великой государыне императрице Екатерине Алексеевне, самодержице всероссийской, верно служили».
себя сильным и всемогущим.
«Надежды, – объясняет ситуацию Соловьев, – по-видимому, сбылись: Меншиков получил такую большую власть, какую только подданный может иметь, доносили иностранные министры дворам своим. Место президента Военной коллегии было ему возвращено. Меншикову по его характеру хотелось бы еще больше силы и власти, больших почестей, и Екатерина, как видно, должна была сдерживать его алчность. Сдерживать было необходимо: враждебная ей сторона родовитых вельмож потерпела поражение, не могла возвести на престол великого князя, но она существовала и была сильна, тронуть ее, пренебрегать ею было очень опасно, а главным виновником неудовольствия этой партии был Меншиков; всего более оскорбляло громадное, подавляющее значение этого выскочки; дать еще большее значение Меншикову значило не только раздражить сильную партию, но и заставить броситься в нее и других людей, прежде от нее далеких и приверженных к Екатерине. В Петербурге гвардия на стороне Екатерины; но есть еще армия; постоянный страх нагоняла украинская армия, находившаяся под начальством популярнейшего из генералов – князя Михайлы Михайловича Голицына, который был совершенно в воле старшего брата, князя Дмитрия Михайловича. Враждебного движения украинской армии ждали в первые дни царствования Екатерины, и потом, когда возникало неудовольствие, начинали ходить слухи о заговоре против Екатерины в пользу великого князя Петра, сейчас же присоединялись слухи о движениях украинской армии. Отсюда понятны причины, почему Меншикова сдерживали. Ему хотелось быть генералиссимусом, хотелось, чтобы прекращено было всякое следствие по его злоупотреблениям, хотелось получить Батурин, которого ему не дал Петр Великий. Но 1725 год проходил, и Меншиков не получал желаемого».
Он надеялся, что Екатерина облагодельствует его ко дню своих именин – нет, увы. Только в декабре его счета были ликвидированы, а Батурин? Батурин он получил еще через год. Меншиков, Апраксин, Ягужинский и Толстой, которые и возвели Екатерину на трон, боялись между собой ссориться. Но светлейший вызывал в Ягужинском такое раздражение, что однажды тот после спора о внешней политике отправился прямиком в Петропавловский собор к гробу императора, пал на колени, плакал и жаловался на князя холодному камню. Скандал, как усмехается Соловьев, был страшнейший.
возложенное на народ, но ему приходилось трудно и безнадежно бороться с Сенатом. После бесперспективных дебатов практически по любому государственному вопросу при императрице был создан Верховный тайный совет – Меншиков, Апраксин, Толстой, Головкин, Голицын, Остерман. Эти люди и решали государственные вопросы. Для исправления ситуации в стране этот совет предложил такие меры: сбор недоимок, наложение новых пошлин, уменьшение числа чиновников, убавка жалованья у них, перевод приказных людей некоторых ведомств вместо жалованья на доход от добровольной дачи челобитчиков. Последнее, конечно, всем напомнило ликвидированную прежде систему кормлений, но, видно, страна после реформ замечательно обнищала, если платить приказным стало нечем. Большого эффекта эти меры не дали.
Екатерина скончалась в мае 1627 года. Но Меншиков успел добиться от нее разрешения выдать свою дочь за наследника престола Петра Ивановича. Анну Петровну, которую прежде так любил, Меншиков больше не желал видеть на престоле, потому что успел поссориться с ее мужем, герцогом голштинским. Анна Петровна рассердилась, но войну за царствование проиграла.