28 июня 1762 года восстание вспыхнуло. Император был захвачен в летнем домике в Ораниенбауме и взят под стражу, а Екатерина Вторая была провозглашена императрицей вместе с наследником Павлом Петровичем.
В манифесте Екатерины говорилось:
«Всем прямым сынам отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась самым делом, а именно закон наш православный греческий первее всего восчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так что церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона. Второе, слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение, а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем испровержены. Того ради, убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностью, принуждены были, приняв Бога и Его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступили на престол наш всероссийский и самодержавный, в чем и все наши верноподданные присягу нам торжественную учинили».
– «…Екатерина верхом, в гвардейском мундире Преображенского полка, в шляпе, украшенной дубовыми ветвями, из-под которой распущены были длинные красивые волосы, выступила с войском из Петербурга; подле императрицы ехала княгиня Дашкова, также верхом и в Преображенском мундире; но это были старинные мундиры, введенные при Петре Великом и потому слывшие уже национальными, ибо, как только Екатерина была провозглашена, гвардейцы, как будто по указу, сбросили с себя новые мундиры, введенные Петром III, которые они называли иностранными, разодрали их или продали за бесценок и надели старые. При самом выступлении из Петербурга перед императрицею явился великий канцлер Воронцов с упреками за ее действия; вместо ответа, говорит Екатерина, его повели в церковь давать присягу».
Петр, к которому жена явилась при полном гвардейском параде, подписал отречение от прав на престол.
«В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством, – говорилось в этом отречении, рассчитанном для понимания простым народом, – самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное, чтоб мне не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительство владеть Российским государством, почему и восчувствовал я внутреннюю оного перемену, наклоняющуюся к падению его целости и к приобретению себе вечного чрез то бесславия; того ради, помыслив, я сам в себе беспристрастно и непринужденно чрез сие объявляю не только всему Российскому государству, но и целому свету торжественно, что я от правительства Российском государством на весь век мой отрицаюся, не желая ни самодержавным, ниже иным каким-либо образом правительства во всю жизнь мою в Российском государстве владеть, ниже оного когда-либо или через какую-либо помощь себе искать, в чем клятву мою чистосердечную пред Богом и всецелым светом приношу нелицемерно. Все сие отрицание написал и подписал моею собственною рукою».
«В седьмой день после принятия нашего престола всероссийского получили мы известие, – говорилось в спешно изданном новом манифесте, – что бывший император Петр III обыкновенным, прежде часто случавшимся ему припадком гемороидическим впал в прежестокую колику. Чего ради, не презирая долгу нашего христианского и заповеди святой, которою мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему все, что потребно было к предупреждению следств из того приключения, опасных в здравии его и к скорому вспоможению врачеванием. Но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что он волею всевышнего Бога скончался. Чего ради мы повелели тело его привезти в монастырь Невский для погребения в том же монастыре, а между тем всех верноподданных возбуждаем и увещеваем нашим императорским и матерним словом, дабы без злопамятствия всего прошедшего с телом его последнее учинили прощание и о спасении души его усердные к Богу приносили молитвы. Сие же бы нечаянное в смерти его Божие определение принимали за промысл его божественный, который он судьбами своими неисповедимыми нам, престолу нашему и всему отечеству строит путем, его только святой воле известным».
– нездоровьем. Но ходили слухи, что он был отравлен, и другие – что он был задушен. Впрочем, никаких доказательств неестественной смерти Петра не существует, как, скажем, и доказательств, что он умер естественно. 22 сентября в Москве Екатерина была коронована на русский трон.
Устранение Ивана Антоновича. Заговор Мировича
– то есть казнить этого узника. Петр специально ходил смотреть на него и отказался от казни: ему казалось, что Иван Антонович не опасен, за долгие годы жизни в каземате, он полностью потерял и здоровье, и рассудок. Но тут Екатерине донесли, что имеется целый заговор возвести сумасшедшего на трон, а ее свергнуть. Екатерина потребовала следствия. В ходе дознания было схвачено несколько человек. Хрущову и Гурьеву Сенат приговорил отсечь головы, Екатерина заменила смертную казнь ссылкой и каторгой. Через два года образовался новый заговор в пользу Ивана Антоновича. Вдохновленный тем переворотом, который провела так безупречно Екатерина, поручик пехотного полка Василий Мирович решил вызволить из темницы несчастного сына принца Антона: «Тогда удалось им, отчего же теперь не удастся нам?» Свою идею он открыл другу, поручику Ушакову, ради безопасности более никого молодые люди решили в суть дела не посвящать. Мероприятие планировалось на середину лета, когда Екатерина должна была отбыть вместе со всем двором в Прибалтику. Как раз в ту неделю поручик Мирович должен был заступить на караул в Шлиссельбургской крепости. Ушакову нужно было прибыть в крепость на шлюпке, забрать с собой манифест, подписанный Иваном Антоновичем, прочесть его солдатам, погрузить претендента на трон в шлюпку и везти на Выборгскую сторону в артиллерийскую часть, которая, по мысли Мировича, тут же примет сторону законного наследника, а там произойдет то же самое, что и 28 июня, – присяга, коронация, справедливость восторжествует. Но все пошло неправильно. Ушаков досрочно утонул в реке, доставляя казну генералу Волконскому. Мирович остался один. Он все равно решил спасти Ивана Антоновича. Об этой попытке вызволить узника крепости в Ригу к Екатерине писал оставшийся присматривать за делами и наследником Панин. Он это событие считал необычайным, так что именовал дивами: 5 июля ему пришло от коменданта Шлиссельбурга Бердникова такое донесение:
«Сего числа пополуночи во втором часу стоящий в крепости в недельном карауле Смоленского пехотного полку подпоручик Василий Яковлев, сын Мирович, весь караул в фрунт учредил и приказал заряжать ружья с пулями, а как я, услыша стук и заряжание ружей, вышел из квартиры своей и спросил, для чего так без приказу во фрунт становятся и ружья заряжают, то Мирович прибег ко мне и ударил меня прикладом ружья в голову и пробил до кости черепа, крича солдатам: „Это злодей, государя Иоанна Антоновича содержал в крепости здешней под караулом, возьмите его! Мы должны умереть за государя!“ Подхватили меня, и в аресте находился я до пятого часа утра, держан был приставленными солдатами за все мое платье. Пока я содержался, Мирович двукратно покушался идти с заряженными ружьями против караула гарнизонной команды, которая находилась в ведомстве капитана Власьева и поручика Чекина, где многими патронами с пули стрелял, напротив того и ему ответствовано. Мирович привез шестифунтовую пушку к казарме, где содержатся колодники. Что при том происходило, не знаю, ибо видеть не мог; напоследок Мирович привел с собою в арест пред фрунт капитана Власьева и Чекина, и мертвое тело безымянного колодника принесено командою его, где по установлении фрунта со всеми солдатами целовался, сказывая им, что это он один погрешил и барабанщику велел бить зорю утреннюю, а потом полный поход; тут я закричал, чтоб его арестовали, что и было исполнено; при аресте найдены мною у него манифесты, присяга и повеления, писанные его рукою».
Екатерина отвечала из Риги:
«Я с великим удивлением читала ваши рапорты и все дивы, происшедшие в Шлюссельбурге: руководство Божие чудное и неиспытанное есть! Я к вашим весьма хорошим распоряжениям иного прибавить не могу, как только, что теперь надлежит следствие над винными производить без огласки и без всякой скрытности (понеже само собою оное дело не может остаться секретно, более двухсот человек имея в нем участие). Безымянного колодника велите хоронить по христианской должности в Шлюссельбурге без огласки же. Мне рассудилось, что есть ли неравно искра кроется в пепле, то не в Шлюссельбурге, но в Петербурге, и весьма желала бы, чтоб это не скоро до резиденции дошло; и кой час дойдет до Петербурга, то уже надобно дело повести публично; и того ради велела заготовить указ к генералу-поручику той дивизии Веймарну, дабы он следствие произвел, который вы ему отдадите; он же человек умный и далее не пойдет, как ему повелено будет. Вы ему сообщите те бумаги, которые для его известия надобны, а прочие у себя храните до моего прибытия; я весьма любопытна знать, арестован ли поручик Ушаков и нет ли более участников? Кажется, у них план был. Сие письмо или нужное из оного покажите Веймарну, дабы оно служило ему в наставление. Шлюссельбургского коменданта, и верных офицеров, и команду господин Веймарн имеет обнадежить нашею милостию за их верность. Весьма, кажется, нужно осмотреть, в какой дисциплине находится Смоленский полк».
«Из показаний Мировича и других причастных делу лиц, – добавляет Соловьев, – вскрылись следующие подробности. Сначала Мирович хотел открыть Власьеву свое намерение, и 4 июля, в воскресенье, встретясь с этим офицером, начал было ему говорить: „Не погубите ли вы меня прежде предприятия моего? “ Но Власьев прервал его речь и сказал: „Если предприятие ваше такое, что может вас погубить, то я и слышать об нем не хочу“. После этого Мирович стал уговаривать солдата Писклова, который отвечал, что если солдатство будет согласно, то и он согласен, и подговорил еще двоих солдат. Затем сам Мирович подговорил солдата Босова, троих капралов; некоторые сначала отказывались, но оканчивали словами: „Если все, то и я“. Мирович решился начать дело немедленно, боясь, что Власьев догадался, о каком предприятии начинал он говорить с ним, и донес об этом куда следует. Во втором часу пополуночи Мирович из офицерской кордегардии сбежал вниз, в солдатскую караульную, закричал: „К ружью!“ – и, став перед фрунтом, велел заряжать ружья. Когда вышел Бередников, то он взял его за ворот халата и отдал под стражу, после чего двинулся с своим отрядом к казарме, где стояла гарнизонная команда. На оклик: „Кто идет?“ – Мирович отвечал: „Иду к государю!“ Из гарнизона раздался ружейный залп, Мирович велел своим отвечать, но потом, опасаясь, чтоб не застрелить Ивана Антоновича, велел отступить. Тут команда пристала к нему: „Покажи вид, почему поступать?“ Мирович прочел из манифеста от имени Ивана те места, которые, по его мнению, могли особенно тронуть солдат, по прочтении сказал: „Поздравляю вас с государем!“ – и стал кричать гарнизонной команде, чтоб не стреляли, иначе против их будут из пушки стрелять. Видя, что угрозы не помогают, Мирович действительно велел тащить пушку и опять послал сказать гарнизону, что будет палить, но посланный возвратился с ответом, что гарнизон уже положил оружие. Мирович с своею командою бросился в казарму, вошел – темно, послал за огнем, но когда принесли свечи, то он увидал лежащее среди казармы на полу тело заколотого человека; Власьев и Чекин стояли тут; Мирович, взглянув на них, сказал: „Ах вы, бессовестные! Боитесь ли Бога? За что вы невинную кровь пролили?“ – „Мы сделали это по указу, – отвечали офицеры. – А вы от кого пришли?“ – „Я пришел сам собою“, – сказал Мирович. „Мы, – продолжали офицеры, – все это сделали по своему долгу и имеем указ, вот он!“ Они подали Мировичу бумагу, но он не стал ее читать. Тут подступили к нему солдаты с вопросом, не прикажет ли заколоть офицеров. „Не трогайте, – отвечал он. – Теперь помощи нам никакой нет, они правы, а мы виноваты“. Сказавши это, Мирович подошел к телу, поцеловал его в руку и ногу, велел солдатам положить его на кровать и вынести из казармы на фрунтовое место, где и происходило то, о чем доносил Бередников Панину».
Иными словами, Мировича, похоже, использовали для того, чтобы убить опасного наследника. Иначе бы что за такой указ показывали ему офицеры? Это мог быть только указ о казни узника, если того попробуют освободить. Но теперь Екатерина была за будущее совершенно спокойна: у нее не было конкурентов, разве что Павел, но ему власть она собиралась передать только после своей смерти. Мировича, который дерзнул на эту власть, Екатерина велела казнить принародно, чтобы всем было ясно, что ожидает умышляющим на благо царствующего дома. При огромном стечении народа поручику отрубили голову, а когда палач вздернул ее высоко над толпой, толпа ахнула как один человек, и так вздрогнула, что зашатался мост, с которого наблюдалась казнь, а перила и совсем обвалились. И не диво: публичных казней страна, кажется, не видела с Петровского времени.
Военные победы Екатерины Великой
и Средиземному морям, затем присоединить Крым и Очаков, разбить войска Костюшко и получить полностью всю Польшу, воевать с Персией – эпоха Екатерины была эпохой победоносных внешних войн. Внутри государства ей удалось разгромить восстание Пугачева, пережить московский бунт, создать комиссию по составлению Уложения, в ходе чего детально выяснилось истинное положение дел в стране, начать борьбу со взяточничеством (впрочем, безуспешную, как следовало ожидать), создать новые учреждения для управления губерниями, заселить пустующие земли иностранными колонистами, отменить гетманство на Украине и выселить запорожских казаков, которые легко составляли ряды разбойников, создав служилое казачество, опору самодержавия, отобрать огромные церковные земли, ввести медицинскую помощь для народа, положить начало научному изучению русской истории. Правление, которое начиналось как основанное на высоких моральных ценностях французского Просвещения, вряд ли можно было назвать либеральным, своими действиями Екатерина точно так же уничтожала всякую живую и свободную мысль, как ее предшественники, но что уж точно – это было правление, направленное на развитие государства. Екатерина твердо шла по стопам своего предшественника Петра, за что, так же как и он, получила имя Великой. Таковым было ее блистательное правление.