V
Встречаем известия об украшении церквей живописью: в 1343 году греческие мастера подписали (расписали) соборную церковь Успения богородицы в Москве, под следующим годом говорится о расписании монастырской церкви св. Спаса в Москве; мастера были родом русские, ученики греков, - Гойтан, Семен и Иван с учениками своими и дружиною. Под 1395 годом упоминается о расписании церкви Рождества богородицы и придела св. Лазаря в Кремле: мастера были - Феофан Грек и Семен Черный; тот же Феофан Грек расписал церковь св. архистратига Михаила в 1399 году; в 1405 году расписывали церковь Благовещения на княжом дворе иконник Феофан Грек, Прохор, старец из Городца, да чернец Андрей Рублев. Под 1409 годом говорится о расписании церкви Богородицы владимирской мастерами Даниилом иконником и Андреем Рублевым. Они же расписали церковь Троицкую над гробом св. Сергия, церковь в московском Андрониковом монастыре. В Новгороде церковною живописью занимались также греки: под 1338 годом упоминается Исаия Гречин. Упомянутый мастер, грек Феофан, расписал в 1378 году в Новгороде церковь Христа Спасителя на Ильине улице; под 1385 годом при описании большого пожара в Новгороде говорится, что вместе с другими сгорел в Павлове монастыре Иваш, церковный Борис вызван был из Москвы в Новгород и слил там большой колокол к св. Софии. В 1403 году слит был колокол в Твери к соборной церкви Преображения, но не сказано, каким мастером. Из построек не церковных упоминается под 1409 годом о построении в Новгороде владыкою Иоанном пекленицы (поварни?) каменной; под 1433 годом - о построении новгородским владыкою Евфимием у себя на дворе палаты каменной с 30 дверями: строили мастера немецкие из-за моря (т. е. не ливонские) вместе с новгородскими; в 1439 году тот же владыка поставил ключницу хлебную каменную; в следующем году поставил комнату каменную меньшую; в 1441 году большая палата владыкина и сени прежние были расписаны; в 1442 году тот же владыка поставил на своем дворе поварни каменные и комнату каменную, а в 1444 - духовницу и сторожню каменные. В Москве только в 1450 году митрополит Иона заложил на своем дворе палату каменную. Наконец, находим известия об устройстве часов; под 1404 годом говорится, что поставлены были часы в Москве, на дворе великого князя, за церковию Благовещения, устроил их монах Лазарь, пришедший из Сербии. Вот как описываются эти часы: "Сий же часник наречется часомерье; на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и расчитая часы ночныя и дневныя; не бо человек ударяше, но человековидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно некако сотворено есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено". В Новгороде в 1436 году владыка Евфимий устроил у себя над палатою часы звонящие, а под 1449 годом говорится, что тот же владыка поставил часозвоню.
О построении и украшении церквей в Юго-Западной Руси можем иметь понятие из рассказа волынского летописца о построении церквей в Холме Даниилом Романовичем под 1259 годом: построена была церковь св. Иоанна, красивая и великолепная; построена она была так: четверо комар, с каждого угла перевод, а стояли они на четырех головах человеческих, изваянных некоторым хитрецом; три окна украшены были стеклами римскими; при входе в алтарь стояли два столпа из цельного камня, и на них - комара; потолок был украшен звездами золотыми на лазури; внутренний помост был слит из меди и олова чистого и блестел как зеркало; двое дверей украшены камнем галицким, белым и зеленым холмским, тесаным, сработаны некоторым хитрецом Авдеем, прилепы от всех шаров - из золота, напереди их изваян св. Спас, а на полунощных - св. Иоанн, на удивление всем смотрящим; иконы, принесенные из Киева, украшены были драгоценными камнями, жемчугом и золотом; колокола привезены были также из Киева, а другие слиты на месте. Другая церковь была построена в честь св. безмездников Кузьмы и Дамиана; верх ее поддерживали четыре столпа из цельного камня истесанного. Построена была и церковь св. Богородицы, величиною и красотою не хуже первых, и украшена пречудными иконами: князь Даниил принес из Венгрии чашу, мраморную, багряную, изваянную чудесно, с змеиными головами вокруг, и поставил ее перед дверями церковными, называемыми царскими: в этой чаше святили воду на Богоявленье. Князь Владимир Василькович построил в Каменце церковь Благовещения, украсил ее иконами золотыми, сковал сосуды служебные серебряные, евангелие дал также окованное серебром, положил и крест воздвизальный. Во Владимире расписал всю церковь св. Димитрия, сосуды служебные серебряные сковал, икону св. богородицы оковал серебром и дорогими камнями, завесы у иконы были золотом шитые, а другие аксамитные с дробницею; в кафедральном соборе Св. богородицы образ спасителя большой оковал серебром, евангелие также оковал серебром, сосуды служебные устроил из жженого золота с дорогими камнями и образ Спасов оковал золотом с дорогими камнями и поставил на память себе. В перемытльский собор дал евангелие, окованное серебром с жемчугом; в черниговский собор послал евангелие, золотом писанное, окованное серебром и жемчугом, и среди его - Спас с финифтью; в луцкий собор дал крест большой, серебряный, позолоченный, с честным древом. В Любимле поставил церковь каменную св. Георгия, украсил ее иконами коваными, сосудами серебряными, платцы дал аксамитные, шитые золотом с жемчугом, херувим и серафим, индитью, золотом шитую всю, а другую из белчатой паволоки, а в малых алтарях обе индитьи из белчатой паволоки, евангелие, окованное все золотом с дорогими камнями и жемчугом, деисус на нем скован из золота, цаты большие с финифтью, другое евангелие волочено оловиром; два кадила - одно серебряное, другое медное; икона местная св. Георгия была написана на золоте; на эту икону князь положил гривну золотую с жемчугом, другая икона, Богородицы, была также написана на золоте, и на ней было монисто золотое с дорогими камнями; двери в церкви были медные; князь начал расписывать эту церковь и расписал уже все три алтаря, начали было расписывать и шею, но не окончили по причине княжеской болезни; колокола были слиты такие удивительные на слух, что подобных не было во всей земле.
Что касается ремесел вообще, то из рассказа летописцева о населении Холма Галицкого мы видим, какие были главные, самые нужные из них - это мастерство оружейное и металлическое; начали, сказано, собираться в Холм седельники, лучники, тульники и кузнецы железа, меди и серебра; в Новгороде встречаем щитника и серебряника; ибо что касается других ремесел, например сапожного, портного, то, по всем вероятностям, они отправлялись в домах слугами. О мебели, удобствах домашней жизни, расположении и украшении жилищ мы не имеем почти никаких известий и должны заключить, что домашний быт отличался по-прежнему простотою. Богатый волынский князь Владимир Василькович, который построил столько городов, церквей, так их богато украсил, лежал во время болезни своей на соломе. О богатстве московских князей можем иметь понятие по их завещаниям, где упоминается об иконах, дорогих платьях, цепях, редко - о дорогом оружии, о нескольких сосудах столовых, и все это в таком небольшом количестве, что не могло занимать много места, легко могло быть спрятано, собрано, увезено. Но если так было у князей, то чего же мы должны искать у простых людей? У последних, кроме самой простой и необходимой рухляди, нельзя было ничего сыскать, ибо все, что получше и подороже, хранилось в церквах как местах, наименее подвергавшихся пожарам и разграблениям. Жилища располагались, как видно, по-прежнему; вот описание пожара, бывшего в доме тверского великого князя Михаила Ярославича: загорелись сени, и сгорел двор княжой весь; но божиею милостию проснулся сам князь Михаил и выбросился в окно с княгинею, а сени полны были княжат и боярченков, которые тут спали, и сторожей было много, но никто не слыхал. О княжеских одеждах упомянуто было выше; относительно платья простых людей встречаем названия: охабни, опашни, шубы, вотолы, сарафаны, чупруны, котыги; из украшений: перстни, колтки, цепочки (золотые враные). О пище нет подробностей; узнаем только, что бедные употребляли в пищу овсяные хлебы. Обратимся к состоянию нравственному.
время мы не видим более подобных явлений; замечаем, напротив, успешное распространение христианства в финских пределах. Еще под 1227 годом летописец говорит о крещении корел; но земля последних скоро стала спорною между новгородцами и шведами; этот спор давал кореле возможность менять зависимость от одного народа на зависимость от другого, причем менялась и вера. Без соперничества распространялось православие на северо-востоке: здесь апостолом зырян, или пермяков, явился св. Стефан, сын устюжского причетника и постриженик ростовский; вероятно знакомый еще в Устюге с языком зырянским, Стефан приготовился к своему апостольскому подвигу тем, что изобрел азбуку и перевел нужнейшие богослужебные книги на язык зырянский. Несмотря на все препятствия со стороны ревнителей язычества, дело Стефана увенчалось успехом: на месте разрушенных требищ языческих он основал церкви, при церквах - училища для детей. Стефан был поставлен епископом в Пермь; о характере его деятельности в этом звании можно заключить из следующих слов "Плача земли Пермской на смерть Стефана", помещенного в житии его: "Теперь мы лишились доброго промышленника и ходатая, который богу молился о спасении душ наших, а князю доносил наши жалобы, хлопотал о наших льготах, о нашей пользе; пред боярами и всякими властями был нашим теплым заступником, часто избавлял нас от насилий, работы и тиунской продажи, облегчал от тяжкой дани Самые новгородцы, ушкуйники, разбойники слов его слушались и не воевали нас". Преемниками св. Стефана были епископы Исаак и Питирим: последний был взят в плен вогулами и умерщвлен. Если вследствие татарского ига мы видели один пример отступничества в Зосиме, или Изосиме, то зато встречаем известия о крещении татар; так, например, под 1390 годом летописец говорит, что били челом великому князю Василию Димитриевичу в службу три татарина, ханские постельники, желая принять христианство: митрополит Киприан сам крестил их, нарекши имена: Анания, Азария, Мисаил.
Во главе русской церкви по-прежнему находятся митрополиты; но деятельность их в описываемое время гораздо заметнее, чем прежде; тому две главнейшие причины: период предшествовавший характеризуется господством родовых княжеских отношений и происходивших отсюда усобиц; духовенство могло противодействовать этим усобицам, утишать их, но не могло действовать открыто и с успехом против причины усобиц, против господствующего обычая: мы видим, как летописец, лицо, бесспорно, духовное, принимает сторону дядей против племянников; таковы были господствующие представления о праве княжеского старшинства в целом русском народе, в целом духовенстве; если бы митрополиты, приходившие из Византии, и враждебно смотрели на такое представление, то их мнение, как чужеземцев, не могло иметь большого авторитета, и здесь, именно в этой чуженародности митрополитов, заключалась вторая главная причина их не очень заметной деятельности. Другого рода явлениями характеризуется описываемое время; оно характеризуется борьбою между старым и новым порядком вещей, борьбою, которая должна была окончиться единовластием: при этой борьбе духовенство не могло оставаться равнодушным, оно должно было объявить себя в пользу того из них, который обещал земле успокоение от усобиц, установление мира и порядка. Но кроме этой знаменитой борьбы внимание духовенства, митрополитов должны были обратить на себя другие, новые, важные отношения, именно: отношения татарские, литовские и отношения к изнемогающей Византии, которые должны были принять новый характер. Таким образом, важность событий описываемого времени, сменивших однообразие и односторонность явлений периода предшествовавшего, событий, имевших тесную связь с интересами церкви, должна была вызвать духовенство к сильной деятельности, и сюда же присоединилось теперь то важное обстоятельство, что митрополиты начинают являться русские родом; действительно, нельзя не заметить, что самая значительная деятельность в описываемое время принадлежит троим митрополитам из русских: Петру, Алексею, Ионе.
Русь при Андрее Боголюбском и Всеволоде III, заставило киевских митрополитов обратить на нее особенное внимание и отправляться во Владимир для умирения тамошних князей с князьями южными, для поддержания согласия между двумя половинами Руси, согласия, необходимого для поддержания единства и в церковном управлении. После 1228 года и после татарского разгрома, когда значение Киева и Южной, приднепровской Руси пало окончательно, митрополиты киевские и всея Руси должны были обратить еще большее внимание на Северную Русь, и вот под 1250 годом встречаем известие о путешествии митрополита Кирилла II (родом русского) из Киева в Чернигов, Рязань, землю Суздальскую и, наконец, в Новгород Великий. Но потом опять мы видим Кирилла во Владимире, в 1255 и при похоронах Александра Невского в 1263 году; после этого он ездил в Киев; о возвращении его оттуда летописец говорит под 1274 годом; в том же году Кирилл созывал собор во Владимире для исправления церковного; наконец, перед кончиною Кирилл является опять из Киева в Суздальской земле и умирает в Переяславле Залесском в 1280 году, в княжение Димитрия Александровича, но погребен в Киеве. Если мы на основании этих известий и не имеем еще права сказать, что Кирилл перенес кафедру из Киева во Владимир, то по крайней мере видим, что он несколько раз является на севере, и очень вероятно, что он жил здесь если не долее, то столько же, сколько и на юге; и если Кирилл II не сделал того, что обыкновенно приписывается митрополиту Максиму, - не перенес пребывания с юга на север, то по крайней мере приготовил явление, необходимое по всем обстоятельствам; любопытно также известие о кончине Кирилла в Переяславле Залесском: здесь мы можем видеть также необходимый по обстоятельствам шаг со стороны митрополита всея Руси, можем видеть предпочтение города, в котором живет сильнейший князь, городу, главному только по имени.
Кирилл не дожил до важного для Северной Руси события - открытия борьбы между сыновьями Невского: старшим Димитрием и младшим Андреем; но он оказал участие в одном также значительном событии, именно - в борьбе великого князя Ярослава Ярославича с Новгородом: вследствие его посредничества новгородцы помирились с князем. С другой стороны, при Кирилле определились отношения ордынские; все русские были обложены данью, исключая духовенство; другим следствием терпимости татар было то, что в самом Сарае, столице ханов, учреждается православная епископская кафедра в зависимости от русского митрополита; в 1261 году Кирилл поставил в Сарай епископом Митрофана; под 1279 годом встречаем известие, что сарайский епископ Феогност в третий раз возвратился из Царя-града, куда посылали его митрополит Кирилл и хан Менгу-Тимур, к патриарху и императору с письмами и дарами, известие любопытное, показывающее значение русского сарайского епископа для христианского востока.
русской должен остаться Киев; сюда в 1284 году должны были явиться к нему все епископы русские. В следующем году видим его на севере, даже в Новгороде и Пскове; но во время знаменитой усобицы на севере между Александровичами мы не слышим о митрополите: он остается в Киеве; быть может, эта усобица и удерживала его на юге, потому что, как скоро она приутихла, Максим переселился совершенно из Киева во Владимир, пришел с клиросом и совсем житьем своим, по выражению летописца; последний приводит и причину переселения: митрополит не хотел терпеть насилия от татар в Киеве; но трудно предположить, чтобы насилия татарские в это время именно усилились против прежнего. Таким образом, Максим сделал решительный, окончательный шаг, которым ясно засвидетельствовал, что жизненные силы совершенно отлили с юга на север, и действительно, до сих пор, если Киев потерял прежнее значение и благосостояние, то значение и благосостояние поддерживалось еще на юго-западе, в Галиции, на Волыни; но по смерти Даниила, Василька и Владимира Васильевича и здесь оставалось мало надежды на что-нибудь сильное и прочное.
его остались тщетны; он умер в 1305 году, и преемником ему поставлен был Петр, родом русский, из Волыни. После поставления своего Петр только проездом остановился в Киеве и спешил на север: но и здесь пробыл недолго, отправился опять на юг. В Брянске он уговаривал князя Святослава, чтоб тот поделился волостями с племянником или даже оставил бы ему все, бежал бы из города, а не бился. Неизвестно, шел ли Петр далее Брянска на юг и было ли прекращение брянской усобицы главною целию его поездки туда; всего вероятнее, что святитель возвратился из Брянска на север, во Владимир, ибо под следующим годом встречаем в летописи известие, что он не пустил тверского княжича Димитрия Михайловича идти войною на Новгород Нижний; впрочем, за правильность порядка годов в летописных сборниках ручаться нельзя; очень может быть, что митрополит был в Брянске и уговаривал тамошнего князя, когда ехал в первый раз из Киева во Владимир; после мы не встречаем известий о поездках св. Петра на юг. Митрополит Кирилл колебался между севером и югом; Максим переехал с клиросом и со всем житьем своим на север; Петр сделал новый шаг: Владимир, где поселился Максим, был столицею старшего князя только по имени; каждый князь, получавший старшинство и великое княжение Владимирское, оставался жить в своем прежнем наследственном городе, и шла борьба за то, которому из этих городов усилиться окончательно, собрать Русскую землю, и вот Петр назнаменует это окончательное торжество Москвы, оставаясь здесь долее, чем в других городах, и выбравши Москву местом успокоения своего на старости и местом погребения своего. Любопытно видеть, как во все это время митрополиты, тогдашние представители духовного единства Руси, не имеют постоянного пребывания, странствуют то с юга на север, то с севера на юг и на севере не пребывают постоянно во Владимире: св. Петр, по словам автора жития его, проходил места и города и, полюбивши московского князя Иоанна Даниловича, стал жить в Москве долее, чем в других местах. Это движение митрополитов всего лучше выражает то брожение, то переходное состояние, в котором находилась тогда Русь, состояние, прекратившееся с тех пор, как средоточие государственной жизни утвердилось в Москве, чему, как мы видели, много содействовало расположение св. Петра к этому городу или его князю. Во сколько этому расположению к Москве способствовали неприязненные отношения Твери и ее епископа Андрея к св. Петру, мы определить не можем; но мы не должны упускать этого обстоятельства из внимания. Подобно Максиму, и Петр должен был отправиться в Орду: это случилось по смерти хана Тохты, когда со вступлением на престол Узбека все обновилось, по выражению летописца, когда все приходили в Орду и брали новые ярлыки, и князья и епископы. Петр был принят в Орде с большою честию и скоро отпущен на Русь. Еще в самом начале, когда определились татарские отношения, наложена была дань на всех, за исключением духовенства: последнему дан был ярлык, свидетельствующий об этом освобождении. В дошедшем до нас ярлыке Менгу-Тимура именно говорится о жалованных грамотах духовенству первых ханов, которых грамот Менгу-Тимур не хочет изменять; следовательно, ярлык Менгу-Тимуров мы имеем полное право считать одинаковым со всеми прежними ярлыками; в нем хан обращается к баскакам, князьям, данщикам и всякого рода чиновникам татарским с объявлением, что он дал жалованные грамоты русским митрополитам и всему духовенству, белому и черному, чтоб они правым сердцем, без печали, молили бога за него и за все его племя и благословляли их: не надобна с них ни дань, ни тамга, ни поплужное, ни ям, ни подводы, ни война, ни корм; не надобна с них никакая пошлина, ни ханская, ни ханшина, ни князей, ни рядцев, ни дороги или на сторожу церковных людей: мастеров, сокольников, пардусников; никто не смеет взять, изодрать, испортить икон, книг и никаких других богослужебных вещей, чтобы духовные не проклинали хана, но в покое за него молились; кто веру их похулит, наругается над нею, тот без всякого извинения умрет злою смертию. Братья и сыновья священников, живущие с ними вместе, на одном хлебе, освобождаются также от всяких даней и пошлин; но если отделятся, из дому выйдут, то дают пошлины и дани. А кто из баскаков или других чиновников возьмет какую-либо дань или пошлину с духовенства, тот без всякого извинения будет казнен смертию. Но с воцарением Узбека, как было упомянуто, надобно было брать новые ярлыки, т. е. снова платить за них, и митрополиту Петру дан был новый ярлык на его имя. Этот ярлык одинаков с Менгу-Тимуровым, только многословнее; прибавлено то, что митрополит Петр управляет своими людьми и судит их во всяких делах, не исключая и уголовных, что все церковные люди должны повиноваться ему.
Преемник Петра, грек Феогност, приехал на север, когда уже борьба между Москвою и Тверью кончилась, когда Тверская область была страшно опустошена, князь ее в изгнании и московский князь первенствовал без соперника. Новому митрополиту не оставалось ничего более, как последовать примеру своего святого предшественника, и Феогност, по словам летописца, сел на месте св. Петра, стал жить на его дворе в Москве, что другим князьям было не очень сладостно. Мы видели, какого важного союзника имел Калита в Феогносте, который страхом отлучения заставил псковичей отказаться от покровительства Александру тверскому. Но, покончивши дела на севере, Феогност должен был спешить на юг, где в последнее время произошла важная перемена; вместо многих отдельных, мелких, слабых князей, потомков Рюрика, здесь господствовал теперь сильный князь литовский Гедимин, язычник, но не гонитель христианства. Вследствие этого события отношения всероссийского митрополита к Юго-Западной Руси должны были принять новый характер: прежде можно было оставить юг для севера, пренебрегая неудовольствием многих, слабых, разделенных князей, если бы они решились выразить неудовольствие на отсутствие митрополита; но теперь могущественными князьями литовскими пренебрегать было нельзя, и Феогност долго живет на Волыни, потом встречаем известие о поездке его туда же в другой раз, и это известие нельзя не привести в связь с другим одновременным известием о насилиях поляков на Волыни, о гонениях на православие; притом удаление киевского митрополита на север уже заставляло думать на юге об избрании особого митрополита, который, по известным нам обстоятельствам, должен был иметь пребывание в Галицкой Руси, а не в Днепровской. До нас дошли письма константинопольского императора к митрополиту Феогносту, к великому князю Симеону московскому, к волынскому князю Любарту об уничтожении Галицкой митрополии, установленной прежним патриархом. В Орду Феогност должен был ездить два раза; во второй раз его ждали там большие неприятности: какие-то русские люди насказали хану Чанибеку, что митрополит русский получает огромный доход, что у него множество золота, серебра и всякого богатства и что ему ничего не стоит платить ежегодную дань в Орду. Хан потребовал этой дани от Феогноста, но тот вытерпел тесное заключение, раздарил хану, ханше и князьям много денег и остался при прежних льготах.
Феогноста. Как избирались все эти митрополиты, русские и греки, по предложению или по согласию каких русских князей ставились они - мы знаем мало. Но мы знаем подробности о выборе преемника Феогностова. При князе Юрии Даниловиче выехал из Чернигова в Москву боярин Федор Плещеев; сын его, Елевферий-Симеон, крестник Иоанна Калиты, с двенадцатилетнего возраста начал вести себя монахом и на двадцатом году постригся в московском Богоявленском монастыре под именем Алексия. Прославившись духовною жизнию, Алексий был взят митрополитом Феогностом в наместники, должность которого состояла в суде над церковными людьми; после двенадцатилетнего исправления этой должности Феогност поставил Алексия епископом во Владимир и еще при жизни своей благословил его себе в преемники на столе митрополичьем, и отправлены уже были от великого князя и митрополита послы в Царьград к патриарху, чтоб тот имел в виду Алексия и не ставил никого другого в митрополиты русские. Когда Феогност умер, Алексий отправился в Царьград на поставление; но там, не дожидаясь известия из Москвы, уже поставили в митрополиты Романа и, не решаясь отказать московскому князю, поставили потом и Алексия и обоих отпустили в Русь: сотворился мятеж во святительстве, чего прежде никогда не бывало на Руси, говорит летописец; от обоих митрополитов начали являться послы к областным владыкам, и была везде тяжесть большая священническому чину. Таким образом, теперь в самом Константинополе указано было на то, что прежде здесь же было отвергнуто, именно разделение русской митрополии; надобно было испоместить двух митрополитов, и, когда Алексий пришел в Москву, Роман отправился на Литовскую и Волынскую землю. Но Алексий, посвященный в митрополиты киевские и всея Руси, не мог отказаться от Киева; он поехал туда в 1358 году; но, когда через год возвратился в Москву, Роман явился в Твери; здешний владыка Феодор не захотел с ним видеться и не оказал ему никакого почета; но князья, бояре и некоторые другие, по словам летописца, давали ему потребное; особенно большую честь оказал и богатые дары дал ему князь Всеволод Александрович холмский. Такое поведение Всеволода объясняется легко: Всеволод враждовал с дядею Васильем Михайловичем, на стороне которого был московский князь и митрополит Алексий; Всеволод же нашел помощь в Литве у зятя своего Олгерда, посредничеству которого, без сомнения, Всеволод был обязан тем, что дядя уступил ему треть отчины; Всеволод возвратился из Литвы и Тверь в то самое время, когда приезжал туда и митрополит Роман; очень вероятно, следовательно, что последний приезжал с Олгердовым поручением примирить князей и добыть Всеволоду волость; но если бы и не так было, то понятно, что Всеволод, родственник и союзник Олгерда, должен был оказывать всякое расположение митрополиту, признаваемому в земле Литовской.
не слушаться лихих людей, но слушаться владыки Алексея да старых бояр, которые отцу их и им добра хотели: и Тверь и Нижний испытали, как св. Алексий хотел добра сыновьям и внукам своего крестного отца Иоанна Калиты. Не будучи греком, Алексий умел поддержать постоянное расположение к себе и к Москве двора и патриарха константинопольского. Патриарх писал к Донскому об особенном расположении своем к ному и брату его Владимиру, о гневе своем на других князей русских, им неприязненных. В другой грамоте патриарх писал, что он не снимет проклятия, наложенного митрополитом Алексием на некоторых князей русских, до тех нор, пока они не исполнят всех условий и пока митрополит не напишет, что они раскаялись, ибо эти князья дали великому князю страшную клятву выступить вместе против врагов веры. Смоленский князь Святослав жаловался, что митрополит предал его проклятию; патриарх отвечал, что поступок митрополита справедлив, ибо Святослав помогал Олгерду против Москвы. Князь тверской жаловался также на митрополита и требовал суда с ним; патриарх отвечал, что считает неприличным князю судиться с митрополитом пред послом патриаршим. Слава благочестивой жизни русского митрополита достигла и Орды: жена хана Чанибека, Тайдула, заболевши глазами, прислала в Москву просить Алексия, чтоб посетил ее; св. Алексий поехал в Орду, и ханша получила исцеление.
Алексий хотел видеть и преемником своим мужа, славного своею святостию, - Сергия, игумена, основателя Троицкого монастыря, но смиренный инок отказался от власти; а между тем в Константинополе не хотели дожидаться московского избранника: туда с разных сторон приходили жалобы на то, что митрополит покинул юг для севера; польский король Казимир, владея Галицкою Русью, требовал для нее особого митрополита грозя в противном случае обращать русских в латинскую веру. Угроза подействовала, и в Константинополе поставили особого митрополита для Галича, подчинив ему епархии - Холмскую, Туровскую, Перемышльскую и Владимирскую на Волыни. С другой стороны, Олгерд литовский писал жалобы к патриарху, что Москва обидела шурина его, Михаила тверского, зятя, Бориса нижегородского, другого зятя, Ивана новосильского, побрала много городов; жаловался, что митрополит благословляет московского князя на такие поступки по благословению патриаршему, не приезжал ни в Литву, ни в Киев, снимает крестное целование с перебежчиков из Литвы в Москву; Олгерд требовал другого митрополита киевского на Смоленск, на Тверь, на Малую Россию, на Новосиль, на Нижний Новгород. И вот по просьбам юго-западных русских князей в Константинополе поставили им митрополита Киприана, родом серба, с условием, чтоб по смерти митрополита Алексия он был митрополитом всея России. Но понятно, что если в Литве хотели своего митрополита, то в Москве хотели также своего. Ни в Москве, ни в Новгороде, ни во Пскове не признали Киприана, и он принужден был отправиться на житье в Киев: опять повторилось, следовательно, прежнее явление, опять указывалась возможность разделения русской митрополии, ибо в Москве не хотели принимать Киприана и по смерти Алексия; здесь был свой избранник. Был в городе Коломне священник Михаил-Митяй, человек необыкновенно видный, красивой наружности, грамотный, с речью легкою и чистою, голосом громким и приятным, превосходил всех уменьем толковать силу книжную; память имел необыкновенную, знал все старинные повести, книги и притчи: во всяких делах и судах рассуждал красноречиво и умно. Такие достоинства обратили на него внимание великого князя Димитрия, который и взял Митяя к себе в духовники и печатники. Митяй год от году приобретал все более славы и значения: никто, по словам летописца, не был в такой чести и славе, как Митяй; от великого князя не было ему ни в чем отказу, все почитали его, как царя какого, и, что еще важнее, любили его все.
В Спасском монастыре (внутри Кремля) очистилось архимандричье место; великому князю и боярам непременно хотелось, чтоб на этом месте был Митяй; по сам Митяй не хотел; великий князь стал его уговаривать: "Видишь: Алексий митрополит уже стар, и ты будешь после него митрополитом всея Руси; постригись только теперь в монахи и будешь архимандритом в Спасском монастыре и моим отцем духовным по-прежнему". Митяй согласился; до обеда постригли его в монахи, а после обеда назначили архимандритом. Теперь надобно было уговорить митрополита, чтоб благословил Митяя себе в преемники; но св. Алексий не соглашался на это. "Митяй еще недавно в монахах, - говорил он, - надобно ему еще поискуситься, облечься благими делами и нравами". Великий князь долго его упрашивал, то сам приходил к нему, то посылал брата двоюродного, Владимира Андреевича, то бояр - все напрасно. "Кому даст господь бог, пречистая богородица, патриарх и вселенский собор, того и я благословлю", - был от него ответ. Несмотря на то, когда св. Алексий преставился в 1377 г., Митяй вошел на митрополичий двор, стал ходить в митрополичьем одеянии и начал обращаться с духовенством и властвовать как митрополит. Сперва он сбирался ехать в Константинополь на поставление к патриарху, но потом раздумал и начал говорить великому князю: "В правилах писано, что два или три епископа поставляют епископа; так пусть и теперь сойдутся епископы русские, пять или шесть, и посвятят меня в митрополиты". Великий князь и бояре согласились, и епископы уже собрались. Но что случилось в XII веке при поставлении митрополита Клима одним собором русских епископов, то же самое случилось и теперь: как тогда Нифонт новгородский восстал против неправильного, по его мнению, поставления Климова, так теперь против поставления Митяева вооружился Дионисий, епископ суздальский. Сопротивление Дионисия заставило Митяя опять думать о путешествии в Царьград; туда же начал сбираться и Дионисий, желая сам получить митрополию. Узнавши об этом, Митяй стал советовать великому князю удержать Дионисия, который может помешать ему в Константинополе, и великий князь велел держать суздальского епископа под крепкою стражею. Дионисий, чтоб избавиться из заключения, дал великому князю обещание не ездить в Царьград без его позволения и поставил поручителем преподобного Сергия Радонежского, но не сдержал слова: из Суздаля поехал в Нижний, отсюда Волгою - в Сарай, а из Сарая - в Константинополь. Митяй и прежде не соглашался на освобождение Дионисия; ему казалось, что св. Алексий не хотел благословить его, Митяя, по совету преподобного Сергия, который и теперь действует против него заодно с Дионисием; когда же он узнал о бегстве Дионисия в Константинополь, то негодование его достигло высшей степени, и св. Сергий говорил: "Молю господа бога сокрушенным сердцем, да не попустит Митяю исполнить свою угрозу - разорить место это святое и изгнать нас без вины". С другой стороны, явился новый соперник Митяю: Киприан из Киева ехал в Москву и был уже в Любутске, откуда дал знать св. Сергию, что идет к сыну своему, великому князю, с миром и благословением. Но великий князь, узнав о прибытии незваного гостя, разослал всюду заставы, чтоб не пропустить его в Москву; Киприана схватили и с бесчестием отправили назад.
для чего взял с собою про запас белые хартии с привешенною к ним великокняжескою печатню чтоб в случае надобности можно было написать на них кабалу, или вексель: Димитрий позволил ему занять тысячу рублей серебра, и даже больше, на великокняжеское имя. Митяй отправился в сопровождении трех архимандритов и многих других духовных лиц, также большого боярина великокняжеского Юрия Кочевина и митрополичьих бояр. В степи Митяй был захвачен Мамаем, но ненадолго задержан; переплыто было уже благополучно и Черное море, как вдруг в виду Константинополя Митяй разболелся и умер. Между провожавшими его духовными и боярами встало тогда сильное смятение: одни хотели поставить в митрополиты Иоанна, архимандрита петровского, из Москвы, а другие - Нимена, архимандрита горицкого, из Переяславля; наконец бояре, хотевшие Пимена, пересилили и едва не умертвили Иоанна, который не соглашался. с ними. На одной из белых хартий написали от имени великого князя грамоту к императору и патриарху с просьбою о поставлении Пимена в митрополиты. Сперва дело пошло было дурно: император и патриарх отвечали, что уже давно посвящен и отправлен в Россию митрополит Киприан и другого не следует ставить; тогда русские заняли у итальянских и восточных купцов денег в рост, написавши кабалу на другой белой хартии, раздали повсюду богатые подарки и достигли своей цели в Константинополе; но не достигли ее в Москве. Когда сюда пришла весть, что Митяй умер на море и вместо него поставлен Пимен, и когда в то же время, как обыкновенно бывает, стали носиться слухи, что Митяй умер не своею смертию, то сильно опечаленный великий князь сказал: "Я не посылал Пимена в митрополиты, послал я его как слугу при Митяе; что сделалось с Митяем, я не знаю, один бог знает, один бог и судит, только Пимена я не приму и видеть его не хочу". Еще Пимен медлил в Константинополе, как великий князь отправил духовника своего в Киев звать на митрополичий стол Киприана, и тот приехал в Москву; когда же узнали о приходе Пимена, то остановили его в Коломне, сняли белый клобук и отправили в заточение.
между ними, так теперь присутствие двух митрополитов, уже поставленных в Константинополе, делало возможным выбор и между ними. Мы видели, что во время Тохтамышева нашествия митрополит Киприан уехал из Москвы в Тверь; отъезд ли Киприана из Москвы, или отъезд именно в Тверь, которой князь немедленно после Тохтамышева отступления отправился в Орду искать ярлыка, или, наконец, какое-нибудь другое обстоятельство было причиною нерасположения великого князя Димитрия к Киприану, только встречаем известие, что Димитрий не захотел видеть Киприана в Москве, и тот отправился в Киев, где сел на свое митрополичье место, принят был от всех с честию и радостию и стал жить здесь, управляя, по обычаю, делами церковными, а в Москву был вызван из заточения Пимен, который был также встречен здесь с честию и вступил в церковное управление. Таким образом, опять для юга и севера, для Киева и Москвы, явились два отдельных митрополита; этого мало: в Киев явился из Византии еще третий митрополит, известный уже нам епископ суздальский Дионисий; но киевский князь Владимир Олгердович велел схватить Дионисия и посадить в заключение, где этот соперник Митяев и умер через год; несколько лет спустя умер и Пимен в Халкидоне, на дороге в Константинополь. Смерть Пимена соединяла снова русскую церковь под одним митрополитом - Киприаном, для которого не было более препятствий и в Москве: здесь Донской умер, и сын его Василий встретил с честию Киприана.
Согласие московского князя с митрополитом не прерывалось после этого ни разу: мы видели, как оба они дружно действовали в делах новгородских. Союз Василия Димитриевича с тестем Витовтом литовским удерживал и церковную связь между Русью Литовскою и Московскою: так, когда московский князь ездил в Смоленск на свидание с тестем, то в то же время ездил туда и митрополит Киприан, который из Смоленска поехал в Киев и жил там полтора года; потом, под 1404 годом, встречаем известие о новой поездке Киприана в Литву, к Витовту, и в Киев: от Витовта и от Ягайла получил он большую честь и много даров, большую честь видел от всех князей, панов и от всей земли; в Киеве он велел схватить наместника своего архимандрита Тимофея и слуг своих тамошних и отвести их в Москву; в это же путешествие Киприан должен был снять сап и отослать в Москву, в Симонов монастырь, Антония, епископа туровского, по настоянию Витовта, пред которым Антоний был оклеветан в сношениях с татарами; главною же причиною ненависти литовских властей к Антонию полагают ревность этого епископа к православию.
великий князь, не имея своего избранника, послал в Константинополь с просьбою выслать оттуда митрополита на Русь, Витовт отправил туда же полоцкого епископа Феодосия; литовский князь просил императора и патриарха: "Поставьте Феодосия нам в митрополиты, чтобы сидел на столе киевской митрополии по старине, строил бы церковь божию по-прежнему, как наш, потому что по воле божией мы обладаем тем городом, Киевом". Но в Константинополе не исполнили желания Витовтова, а прислали на всероссийскую митрополию Фотия, родом грека, из Мореи. Нет основания думать чтобы Витовт, желая поставления Феодосия полоцкого в митрополиты, имел в виду именно разделение митрополии, чтоб он хотел поставления особого митрополита в Литву: он хотел только, чтобы митрополит всероссийский жил по старине, в Киеве, в областях литовских и был бы, таким образом, его митрополитом, хотел перезвать митрополита из враждебной Москвы, о чем, без сомнения, он уговорился с своим избранником, Феодосием; положение Витовта было совершенно иное, чем положение Олгерда: последний, жалуясь патриарху на митрополита Алексия, поборавшего за Москву, не смел думать, чтобы патриарх по этой жалобе снял сан с Алексия и чтобы в Москве согласились на это, а потому и просил для Литвы особого митрополита; тогда как теперь положение дел было иное: общего для юга и севера митрополита не стало, и Витовт спешил предложить в этот сан своего избранника, который бы по старине остался жить в Киеве. Почему в Константинополе не посвятили Феодосия, неизвестно; очень вероятно, что не хотели, в угоду князю иноверному, сделать неприятность государю московскому, который незадолго перед тем, в 1398 году, отправил к императору Мануилу богатое денежное вспоможение; о тогдашних дружеских отношениях между московским и константинопольским дворами можно судить по тому, что в 1414 году Мануил женил сына своего Иоанна на дочери Василия Димитриевича Анне; если московский князь оказывал такую учтивость, предоставляя императору и патриарху по старине выбор митрополита, то странно было бы на эту учтивость ответить поставлением человека, присланного князем, враждебным Москве; наконец, очень может быть, что Фотий был посвящен прежде приезда Феодосиева. Как бы то ни было, когда Фотий приехал в Киев, то Витовт сначала не хотел было принимать его, но потом принял, взявши с него обещание жить в Киеве. Но Фотий, пробывши в Киеве около семи месяцев, отправился в Москву и занялся здесь устройством хозяйственных дел митрополии. "После татар, - говорит летописец, - и после частых моровых поветрий начало умножаться народонаселение в Русской земле, после чего и Фотий митрополит стал обновлять владения и доходы церковные, отыскивать, что где пропало, что забрано князьями, боярами или другим кем-нибудь - доходы, пошлины, земли, воды, села и волости; иное что и прикупил". Эти отыскивания захваченного у церкви вооружили против Фотия сильных людей, которые стали наговаривать на него великому князю Василию Димитриевичу и успели поссорить последнего с митрополитом. Фотий писал сначала великому князю, прося утвердить грамотою принесенное в дар церкви и устроить все ее пошлины; потом в другом послании просил великого князя не уничижать церкви, обратиться к ней с раскаянием, восстановить ее права, возвратить данное и утвержденное прародителями.
владыке и оттуда в Литву к Витовту; это известие может показывать нам, что Василий Димитриевич взял наконец сторону митрополита, почему клеветники и принуждены были бежать из Москвы. Но они бежали к Витовту, сердитому уже на Фотия за предпочтение Москвы Киеву; теперь враги Фотия стали внушать литовскому князю, что митрополит переносит из Киева в Москву все узорочье церковное и сосуды, пустошит Киев и весь юг тяжкими пошлинами и данями. Эти обвинения были для Витовта желанным предлогом покончить дело с митрополитом, жившим в Москве, и поставить своего в Киев; он собрал подручных себе князей русских и решил с ними свергнуть Фотия со стола Киевской митрополии, после чего послали в Константинополь с жалобою на Фотия и с просьбою поставить на Киев особого митрополита, Григория Цамблака, родом булгара. Но те же самые причины, препятствовавшие прежде исполнить желание Витовтово, существовали и теперь в Константинополе: по-прежнему здесь существовала тесная связь с единоверным двором московским, уже скрепленная родственным союзом; по-прежнему здесь не любили чужих избранников и при бедственном состоянии империи надеялись получить большую помощь от своего Фотия, чем от Витовтова Григория, болгарина. Просьба литовского князя была отвергнута. Тогда Витовт, приписывая этот ответ корыстолюбию константинопольского двора и патриарха, которые хотят ставить своего митрополита по накупу - кто им больше даст и будет в их воле, будет отсылать к ним русские деньги, созвал владык и архимандритов и объявил им о необходимости поставить своего митрополита. "Жаль мне смотреть на все это, - говорил Витовт, - чужие люди станут толковать: "Вот государь не в той вере, так и церковь оскудела; так чтоб этих толков не было, а дело явное, что все нестроение и запущение церкви от митрополита, а не от меня"". Епископы отвечали: "Мы и сами не в первый раз слышим и видим, что церковь скудеет, а император и патриарх строителя доброго к нашей церкви не дают". Но по другим известиям, епископы, по крайней мере некоторые, только по принуждению решились разорвать связь с Фотием, и потом из самой Витовтовой грамоты видно, что, разрывая с Фотием, они не хотели разрывать с Константинополем и, подумав, отвечали своему князю: "Пошлем еще раз в Царьград, к императору и патриарху". Витовт отправил послов в Константинополь в марте месяце 1415 года с угрозою, что если там не исполнят его желание, то в Киеве будет поставлен митрополит своими русскими епископами; срок послам назначен был Ильин день, последний срок - Успение; но потом императорский и патриарший послы, возвращавшиеся из Москвы чрез литовские владения, упросили отложить до Филиппова дня. Но когда и этот срок прошел, то Григорий и был посвящен собором русских епископов. Фотий, узнавши о замыслах Витовтовых, поспешил отправиться в Киев, чтоб там помириться с литовским князем, если же это не удастся, ехать в Царьград и там препятствовать исполнению намерения Витовтова; но на границах литовских владений митрополит был схвачен, ограблен и принужден возвратиться в Москву.
Чтоб оправдать свой поступок, южнорусские епископы отправили к Фотию послание, в котором вообще упрекают его в каких-то неправильных поступках, замеченных ими в самом начале его управления, потом упоминают о какой-то важной вине, признать которую предоставляют собственной совести Фотия, сами же объявить ее не хотят, не желая опозорить его. В соборной грамоте об избрании и посвящении Григория, написанной от имени 8 епископов, говорится, что епископы, видя церковь киевскую в пренебрежении от митрополита, который, собирая доходы с нее, относит их в другое место, где живет, по совету великого князя, всех других князей, бояр, вельмож, архимандритов, игуменов, иноков и священников поставили в митрополиты Григория, руководствуясь уставом апостольским, прежним примером русских епископов, которые при великом князе Изяславе сами поставили митрополита Клима; потом примером единоплеменных болгар и сербов. "Этим поступком, - говорят епископы, - мы не отделяемся от восточной церкви, продолжаем почитать патриархов восточных, митрополитов и епископов отцами и братиями, согласно с ними держим исповедание веры, хотим избежать только насилий и вмешательства мирского человека, симонии и всех беспорядков, которые происходили недавно, когда Киприан, Пимен и Дионисий спорили о митрополии". Епископы хотят избежать симонии, в которой упрекают константинопольский двор; но в 1398 году луцкий епископ Иоанн обязался дать королю Ягайлу двести гривен и тридцать коней, если тот поможет ему получить Галицкую митрополию. Витовт с своей стороны выдал окружную грамоту о поставлении Григория, в которой выставляет те же самые причины события и, описавши подробно ход дела, заключает: "Пишем вам, чтоб вы знали и ведали, как дело было. Кто хочет по старине держаться под властию митрополита киевского - хорошо, а кто не хочет, то как хочет, знайте одно: мы не вашей веры, и если б мы хотели, чтоб в наших владениях вера ваша истреблялась и церкви ваши стояли без устройства, то мы бы ни о ком и не хлопотали; но когда митрополита нет или епископ который умрет, то мы бы наместника своего держали, а доход церковный, митрополичий и епископский себе бы брали. Но мы, желая, чтоб ваша вера не истреблялась и церквам вашим было бы строение, поставили собором митрополита на киевскую митрополию, чтоб русская честь вся стояла на своей земле". Фотий с своей стороны издал также окружное послание к православному южнорусскому народонаселению. Не упоминая о Витовте, митрополит в очень сильных выражениях порицает поступок Григория Цамблака и епископов, его поставивших. Из послания узнаем, что Григорий ездил сперва в Константинополь на поставление, но был там лишен священнического сана патриархом Евфимием и едва спасся бегством от казни. Этот случай Фотий приводит в доказательство бескорыстия константинопольского двора, ибо как сам Григорий, так и прежде его Феодосий полоцкий обещали много золота и серебра за свое поставление, но не получили желаемого. Фотий требует от православных, чтоб они не сообщались с епископами, замыслившими разделение митрополии.
будто бы он задал вопрос Витовту: зачем тот не в православии? И будто бы Витовт отвечал, что если Григорий поедет в Рим и оспорит там папу и всех мудрецов его, то он со всеми своими подданными обратится в православие. Это известие может указывать только на побуждения, которые заставили Григория отправиться вместе с посольством Витовтовым на Констанцский собор. Литовское посольство прибыло в Констанц уже к концу заседания собора, на который оно явилось 18 февраля 1418 года вместе с послами греческого императора Мануила, имевшими поручение начать переговоры с папою о соединении церквей. Посольство греческое и литовское были приняты торжественно, получили право отправлять богослужение по своему обряду, но уехали ни с чем, потому что собор разошелся, не начавши совещания о соединении церквей. Григорий жил недолго по возвращении из Констанца; он умер в 1419 году. В это время вражда к Москве остыла в Витовте, и все внимание его было поглощено отношениями польскими; вот почему по смерти Цамблака он не старался об избрании особого митрополита для Киева, и Фотий снова получил в управление церковь южнорусскую. Извещая об этом событии православных, он пишет: "Христос, устрояющий всю вселенную, снова древним благолепием и миром свою церковь украсил и смирение мое в церковь свою ввел, советованием благородного, славного, великого князя Александра (Витовта)". В 1421 году мы видим Фотия на юго-западе: во Львове, Владимире, Вильне; а в 1430 году он был в Троках и в Вильне у Витовта вместе с московским великим князем Василием Васильевичем, причем литовский князь оказал большую честь митрополиту; такую же честь оказал ему и преемник Витовта, Свидригайло.
Мы видели, каким важным шагом ознаменовал свою политическую деятельность Фотий на севере, в Москве, объявивши себя торжественно на стороне племянника против дяди; при жизни Фотия открытой вражды не было и Юрий признавал старшинство племянника, но тотчас по смерти митрополита князья снова заспорили и стали собираться в Орду. Усобицы между Василием и Юрием происходили, когда митрополита не было в Москве, и мы с уверенностию можем сказать, что присутствие митрополита дало бы иной характер событиям, ибо мы видели, как митрополит Иона сильно действовал в пользу Василия Темного; мы видели, как побежденные князья требуют у победителя, чтоб он не призывал их в Москву в то время, когда там не будет митрополита, который один мог дать им ручательство в безопасности.
Солигалицкой области. Но, когда медлили в Москве, спешили в Литве, и, прежде чем Иона успел собраться ехать в Константинополь, оттуда уже явился митрополитом смоленский епископ Герасим, который остановился в Смоленске, пережидая здесь, пока в Москве прекратятся усобицы. Усобицы прекратились, но Москва не видала Герасима: поссорившись с литовским князем Свидригайлом, митрополит был схвачен им и сожжен. На этот раз Иона отправился в Константинополь, но опять был предупрежден: здесь уже поставили Исидора, последнего русского митрополита из греков и поставленного в Греции, потому что Флорентийский собор, смуты и падение Византии должны были повести необходимо к независимости русской митрополии от константинопольского патриарха.
не хотелось, чтобы Исидор ехал в Италию; когда же он не смог отклонить митрополита от этого путешествия, то сказал ему: "Смотри же, приноси к нам древнее благочестие, какое мы приняли от прародителя нашего Владимира, а нового, чужого, не приноси, если же принесешь что-нибудь новое и чужое, то мы не примем". Исидор обещался крепко стоять в православии, но уже на дороге православные спутники стали замечать в нем наклонность к латинству: так, в Юрьеве Ливонском (Дерпте), когда русское народонаселение города вышло к нему навстречу с священниками и крестами и в то же время вышли навстречу немцы с своими крестами, то он подошел сначала к последним. На соборе Исидор принял соединение: между другими побуждениями Исидор мог иметь в виду и большие средства к поддержанию единства митрополии, большие удобства в положении русского митрополита, когда князья - московский и литовский - не будут разниться в вере. Но в Москве не хотели иметь в виду ничего, кроме поддержания древнего благочестия и когда Исидор, возвратясь в Москву, принес новое и чужое, когда начал называться легатом папиным и велел носить пред собою крыж латинский и три палицы серебряные, когда на литургии велел поминать папу вместо патриархов вселенских, а после литургии велел на амвоне читать грамоту о соединении церквей, когда услыхали, что дух св. исходит от отца и сына, что хлеб бесквасный и квасной может одинаково претворяться в тело Христово и прочие новизны, то великий князь назвал Исидора латинским ересным прелестником, волком, велел свести его с митрополичьего двора и посадить в Чудове монастыре под стражу, а сам созвал епископов, архимандритов, игуменов, монахов и велел им рассмотреть дело. Те нашли, что все это папино дело, несогласное с божественными правилами и преданиями; а между тем Исидор успел бежать из заключения. Великий князь не велел догонять его.
Флорентийский собор заставил наконец решиться на то, что хотел сделать Митяй на севере, что сделали потом на юге епископы, поставившие Цамблака. Великий князь отправил в Константинополь грамоту к патриарху. "Прошло уже с лишком 450 лет, - пишет Василий, - как Россия держит древнее благочестие, принятое от Византии при св. Владимире. По смерти митрополита Фотия мы понудили идти к вам епископа рязанского Иону, мужа духовного, от младенчества живущего в добродетельном житии; но не знаем, почему вы нашего прошения не приняли, грамотам и послу нашему не вняли и вместо Ионы прислали Исидора, за которым мы не посылали, которого не просили и не требовали; мольба императорского посла, благословение патриарха, сокрушение, покорение, челобитье самого Исидора едва-едва могли заставить нас принять его. Нам тогда и в мысль не приходило, что со временем от него станется! Он принес нам папские новизны, приехал легатом, с латински изваянным распятием и злочестиво двоеженствовал, называя себя учителем и настоятелем двух церквей, православной и латинской. Мы собрали наше православное духовенство, и всем Исидорово поведение показалось чуждым, странным и противозаконным. Вследствие всего этого просим твое святейшее владычество, пошли к нам честнейшую твою грамоту, чтоб наши епископы могли избирать и поставлять митрополита в Русь, потому что и прежде по нужде так бывало; а теперь у нас нашествие безбожных агарян, в окрестных странах неустройство и мятежи; притом же нам надобно сноситься с митрополитом о важных делах, и когда митрополит грек, то мы должны разговаривать с ним через переводчиков, людей незначительных, которые таким образом прежде других будут знать важные тайны".
в Москве начались новые бедствия и смуты: плен великого князя Василия, сперва у татар, потом у Шемяки, не дал возможности думать о поставлении митрополита, и здесь мы должны также заметить, что это обстоятельство - отсутствие митрополита - имело важное влияние на ход событий: едва ли Шемяка и Можайский могли бы привести в исполнение свой замысел при митрополите. Когда Василий утвердился опять на столе великокняжеском, то поспешили поставлением митрополита: поставлен был своими епископами давно нареченный на митрополию Иона рязанский, уже успевший оказать важные услуги великому князю и его семейству.
Ионина поставления великий князь отправил к императору Константину Палеологу грамоту, в которой писал: "После кончины Фотия митрополита мы, посоветовавшись с своею матерью, великою княгинею, и с нашею братьею, русскими князьями, великими и поместными, также и с государем Литовской земли, с святителями и со всем духовенством, с боярами и со всею землею Русскою, со всем православным христианством, избрали и отправили с нашим послом рязанского епископа Иону к вам в Константинополь для поставления; но прежде его прихода туда император и патриарх поставили на Киев, на всю Русь, митрополитом Исидора, Ионе же сказали: "Ступай на свой стол - Рязанскую епископию; если же Исидор умрет или что-нибудь другое с ним случится, то ты будь готов благословен на митрополичий престол всея Руси". Так как в ваших благословенных державах произошло разногласие в церкви божией, путешественники в Константинополь претерпевают на дороге всякого рода затруднения, в наших странах неустройство всякое, нашествие безбожных агарян, междоусобные войны, мы сами не от чужих, но от братьев твоих претерпели страшное бедствие, то при такой великой нужде, собравши своих русских святителей согласно с правилами, поставили мы вышеупомянутого Иону на митрополию русскую, на Киев и на всю Русь. Мы поступили так по великой нужде, а не по гордости или дерзости; до скончания века пребудем мы в преданном нам православии; наша церковь всегда будет искать благословения церкви цареградской и во всем по древнему благочестию ей повиноваться; и отец наш, Иона митрополит, также просит благословения и соединения, кроме нынешних новых разногласий, и молим твое святое царство, будь благосклонен к отцу нашему Ионе митрополиту. Мы хотели обо всех этих делах церковных писать и к святейшему патриарху православному, требовать его благословения и молитвы; но не знаем, есть ли в вашем царствующем граде патриарх или нет? Если же, бог даст, будет у вас патриарх по древнему благочестию, то мы будем извещать его о всех наших положениях и просить благословения". В 1453 году Константинополь был взят турками; в Москве узнали об этом событии от бежавшего из плена грека Димитрия; митрополит Иона окружным посланием уведомил православных о падении Константинограда, о страшных бедствиях греческого народа и просил помочь означенному Димитрию выкупить семейство из турецкого плена. К патриарху Геннадию Иона писал, что просит его благословения и посылает дары, какие нашлись у него. "Не погневайся, - пишет Иона, - за наши малые поминки (подарки), потому что и наша земля от поганства и междоусобных войн очень истощилась. Да покажи к нам, господин, духовную любовь, пришли к моему сыну, великому князю, честную свою грамоту к душевной пользе великому нашему православию; сколько у нас ни было грамот от прежних патриархов, мы все их держали за земскую честь, к своей душевной пользе; но все эти грамоты погибли от пожаров во время земских нестроений". Быть может, грамота от патриарха нужна была в Москве как доказательство, что поставление русского митрополита независимо от Константинополя не уничтожило единения с последним, что там не сердятся за эту перемену отношений.
Если московский князь и митрополит обязывались оставаться в единении с Византиею только под условием, чтоб там сохранялось древнее благочестие, если новизны Флорентийского собора, принесенные Исидором, нашли себе такой сильный отпор в Москве, и прежде всего со стороны самого правительства, то понятно, что иначе встречена была эта новизна от католических правителей Руси Литовской: в 1443 году польский король Владислав Ягеллович дал жалованную грамоту русскому духовенству, в которой объявлял, что церковь восточная - греческая и русская - приведена в давно жданное соединение с римскою, вследствие чего русское духовенство, терпевшее до сих пор некоторое утеснение, как выражается король, жалуется всеми томи правами и вольностями, которыми пользуется духовенство католическое. Но Исидор, принужденный бежать из Москвы, не остался нигде на Руси; король Владислав в следующем же 1444 году пал под Варною, преемник его Казимир находился в затруднительном положении между требованиями Польши и Литвы, что заставляло его прекратить неприязнь с Москвою, а мир мог быть всего скорее заключен под влиянием митрополита Ионы: литовский князь, желая мира с Москвою, должен был для этого приобресть расположение Ионы подчинением ему церкви литовско-русской; Иона с своей стороны должен был всеми силами стараться о мире между Казимиром и Василием, потому что только под условием этого мира могло сохраниться единство церковное. Так, мы видим, что когда по заключении мира встретились вновь какие-то недоразумения, то Казимир, отправляя своего посла в Москву, приказал ему попросить митрополита постараться, чтоб мир не был нарушен. Иона, называя себя общим богомольцем, отвечал Казимиру, что он говорил великому князю Василию о мире с благословением и мольбою и что Василий хочет с королем братства и любви. "Благодарю твое господство, - пишет Иона, - за доброе расположение и благословляю тебя на любовь с братом твоим великим князем Василием Васильевичем, который желает того же; я же ваш общий богомолец, по своему святительскому долгу рад бога молить и стараться о мире между вами; за великое ваше жалованье и поминки благодарю и благословляю". Мы знаем, в чем состояло это великое жалованье, за которое Иона благодарит Казимира: последний обещал восстановить единство русской церкви по старине и прислать Ионе решительный ответ по возвращении своем из Польши в Литву. Король сдержал слово и подчинил юго-западную русскую церковь Ионе, которого видим в Литве в 1451 году.
а литовский князь, католик, не мог препятствовать намерениям главы католицизма. В 1458 году отъехавший в Рим константинопольский патриарх Григорий Мамма поставил Григория, ученика Исидорова, в митрополиты на Русь. В Москву дали знать об этом немедленно, и еще до прихода Григория в Литву великий князь Василий послал сказать королю Казимиру, чтоб тот не принимал митрополита из Рима, на общего отца. Иону, но вводил новизны, не нарушал старины. "Старина же наша, - писал Василий, - которая ведется со времен прародителя нашего Владимира, крестившего Русскую землю, состоит в том, что выбор митрополита принадлежал всегда нашим прародителям, великим князьям русским, и теперь принадлежит нам, а не великим князьям литовским; кто будет нам люб, тот и будет у нас на всей Руси, а от Рима митрополиту у нас не бывать, такой мне по надобен; и ты, брат, ни под каким видом не принимай его, если же примешь, то ты церковь божию разделишь, а не мы". Иона, не могший сам отправиться в Литву по причине старости и болезней, отправил туда двух архимандритов с посланием к православным епископам, князьям, панам и боярам, чтоб стояли за православную веру твердо, помня древнее законоположение, установленное на седми соборах. В Москве созван был собор из владык Северной Руси, рукоположенных митрополитом Ионою: владыки дали здесь обещание - от святой церкви соборной и от господина и отца своего Ионы митрополита всея Руси быть неотступными и повиноваться во всем ему и преемнику его, кто будет поставлен по избранию св. духа, по правилам апостолов и св. отцов, по повелению господина великого князя Василия Васильевича, русского самодержца, в соборной церкви св. Богородицы, на Москве, у гроба св. Петра митрополита, русского чудотворца; к самозванцу же Григорию, ученику Исидорову, от которого произошло разделение московской соборной церкви с киевскою церковию, не приступать, грамот от него никаких не принимать и совета с ним ни о чем не иметь. Это обещание, обнародованное в соборной грамоте, важно для нас в том отношении, что здесь впервые указано на Москву как на престольный город русской митрополии: владыки клянутся не отступать от московской соборной церкви св. Богородицы; до сих пор митрополит назывался киевскими всея Руси, в этой же грамоте он называется просто митрополитом всея Руси, или русским; потом в этой грамоте определен и на будущее время образ поставления митрополита русского: законный митрополит русский отныне есть тот, который будет поставлен без всякого отношения к Византии в Москве по повелению московского князя. Владыки северные, бывшие на соборе, - ростовский, суздальский, коломенский, сарайский, пермский - отправили также грамоту к литовским - черниговскому, полоцкому, смоленскому, туровскому и луцкому - с увещанием не принимать митрополита от латин; Иона послал от своего имени окружное послание к литовским епископам в том же смысле, писал и отдельно епископам черниговскому и смоленскому, увещевая не принимать Григория, в случае принуждения приглашал их в Москву как в безопасное убежище от латинских насилий; в противном случае грозил великою тягостию церковною; наконец, писал и всему остальному православному народонаселению литовско-русских областей; обещался посетить свою литовскую паству, как только получит облегчение от болезни, увещевал не принимать Григория, не слушать его учения, которое подобно Македониеву, страдать за православие даже и до смерти, потому что таким страдальцам готов венец мученический. Но все эти меры остались тщетными: Казимир не мог не принять митрополита из Рима; он даже присылал уговаривать и великого князя Василия признать Григория общим митрополитом по той причине, что Иона уже устарел. Московский князь, разумеется, не согласился, и митрополия русская разделилась окончательно. Иона не долго пережил это печальное для него событие: он умер в 1461 году, назначив себе преемником Феодосия, архиепископа ростовского, который и был поставлен, по новому обычаю, в Москве собором северных русских владык.
существование и даже господство над Южною Русью, - эта мысль осуществилась, когда обе половины Руси разделились под две равно могущественные и враждебные одна другой династии: вследствие этого разделения разделилась и митрополия, причем посредствующими явлениями опять вследствие явлений политических было образование отдельной Галицкой митрополии и перенесение киевского митрополичьего стола на север. Это перенесение, бедствия Византии, смуты, Флорентийский собор, наконец, падение империи высвободили московскую митрополию из непосредственной зависимости от константинопольского патриархата. Флорентийский собор и поведение Исидора имеют важное значение в нашей истории потому, что заставили Северо-Восточную Русь окончательно и резко высказаться насчет соединения с Римом; понятно, что решительность московского правительства держаться отеческого предания, древнего благочестия и не допускать никаких новизн в церкви принадлежит к числу явлений, определивших будущие судьбы Восточной Европы. В поведении русских митрополитов при всех этих важных и решительных обстоятельствах, действовавших в продолжение описанного периода, всего лучше можно заметить великое влияние византийских отношений, характера восточной церкви. Митрополиты русские не стараются получить самостоятельное, независимое от светской власти существование. Пребывание в Киеве, среди князей слабых, в отдалении от сильнейших, от главных сцен политического действия, всего лучше могло бы дать им такое существование; но Киев не становится русским Римом: митрополиты покидают его и стремятся на север, под покров могущества гражданского; и на севере не долго остаются во Владимире, который, будучи покинут сильнейшими князьями, мог бы иметь для митрополитов значение Киева, но переселяются в стольный город одного из сильнейших князей и всеми силами стараются помочь этому князю одолеть противников, утвердить единовластие. Борьбами, сопровождавшими это утверждение, значением, которое получают здесь митрополиты, значением, которое придают им сами князья, митрополиты вовсе не пользуются для утверждения своего влияния, своего господства над князьями, за свою помощь не выговаривают себе особых прав и для упрочения этих прав не стараются раздорами уменьшить силу князей, не стараются для князя сильнейшего, опаснейшего для их прав возбуждать соперников и усиливать их своим влиянием, как то делывалось на западе; напротив, стараются как можно скорее усилить одного князя на счет всех других, вследствие чего власть церковная и гражданская должны были стать в те же отношения, в каких они были в Византии: все, следовательно, показывает, откуда идет предание и пример.
Относительно определения отношений власти митрополичьей ко власти великокняжеской мы получаем известия из грамоты, составленной по взаимному согласию великого князя Василия Димитриевича и митрополита Киприана; из этой грамоты видим, что все лица, принадлежащие к церкви, подчиняются суду митрополичьему; если человек великокняжеский ударит великому князю челом на игумена, священника или чернеца, то суд общий, т. е. судит великий князь вместе с митрополитом; если же митрополит будет в отлучке, то судит один великий князь, а прибытком делится пополам с митрополитом; если кто ударит челом великому князю на митрополичья наместника, десятинника или волостеля, то великий князь судит сам. В случае войны, когда сам великий князь сядет на коня, тогда и митрополичьи бояре и слуги выступают в поход под митрополичьим воеводою, но под стягом великокняжеским; которые из бояр и слуг не служили Алексию митрополиту, вступили в митрополичью службу недавно (приказались ново), те пойдут с воеводою великокняжеским смотря по месту, где кто живет. Слуг великокняжеских и людей тяглых, платящих дань в великокняжескую казну (данных людей), митрополит не имел права ставить в священники или дьяконы, ибо этим наносился ущерб службе и казне великокняжеской. Здесь причина, почему в духовное звание поступали только люди из того же звания. Но сын священника, хотя записанный в службу великокняжескую, если захочет, может быть поставлен в священники или в дьяконы. Сын священника, который живет у отца, ест хлеб отцовский, принадлежит к ведомству митрополичьему, а который отделен, живет не вместе с отцом, хлеб ест свой, тот принадлежит великому князю. Из этой грамоты мы уже видим, что у митрополита был свой двор, свои бояре и слуги, дом его называется дворцом. Встречаем и в летописи известия о митрополичьих боярах, отроках: о Митяе говорится, что бояре митрополичьи служили ему, отроки предстояли, куда двинется, и те и другие шли перед ним. Митрополит имел своих стольников: так, митрополит Киприан посылал своего стольника Федора Тимофеева звать новгородского владыку в Москву; имел своего печатника, своего конюшего. Из этих придворных слуг своих митрополит посылал для управления волостями (в волостели), для суда церковного (в десятинники) и проч. Мы видели, какое важное значение имел митрополит в отношениях княжеских, и потому встречаем подписи митрополичьи и печати на грамотах княжеских, на договорах, духовных завещаниях. Из дошедших до нас грамот договорная Димитрия Донского с двоюродным братом Владимиром Андреевичем - первая, в начале которой встречаем слова: "По благословению отца нашего Олексея митрополита всея Руси". В конце духовного завещания Димитрия Донского читаем: "А сю грамоту писал есмь себе душевную, и явил есмь отцю своему Олексею митрополиту всея Руси, и отец мой Олексей митрополит всея Руси и печать свою привесил к сей грамоте". Печать митрополичья имеет на одной стороне изображение богородицы с младенцем Иисусом, и на другой - надпись: "Божиею милостию печать (имя) митрополита всея Руси". На духовном завещании Василия Димитриевича встречаем подпись митрополита Фотия по-гречески; ту же подпись видим и на договорной грамоте Василия Васильевича с дядею Юрием. С 1450 года грамоты пишутся по благословению митрополита Ионы и утверждаются его подписью: "Смиренный Иона, архиепископ киевский и всея Руси". Такова же подпись и преемника Ионина, Феодосия.