ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ПЕТРА I АЛЕКСЕЕВИЧА
Аландский конгресс. - Смерть Карла XII и закрытие конгресса. - Военные действия против Швеции. - Отношения России киностранным державам с 1718 по 1721 год. - Возобновление сношений с Швецией. - Ништадтские переговоры и мир. - Значение Северной войны. - Петр-император. - Отношения иностранных держав к России после Ништадтского мира. - Торжества в России.
в Швецию. Правителям остзейских провинций, через которые лежал путь Гёрцу, велено было содержать дело "в высшем секрете, чтоб никто не ведал". 20 октября из Риги дали знать, что накануне Гёрц приехал в этот город, только величества насчет мира и не привезти в Швецию одни общие заявления. Получивши об этом донесение от Шафирова, Петр написал ему: "Гёрц когда желает видеться, лучше ему позволить быть в Петербург явно (ибо в Ригу уже явно приехал), а чрез Ревель уже и без претекста поздно, ибо лучше удовольственна отпустить, неже с сумнением или зело холодно, а где с ним видеться, о том с вами сам переговорю".
По возвращении в Швецию Гёрц в конце ноября дал знать, что Карл XII вышлет своих уполномоченных, как скоро получит известие, что царские уполномоченные находятся в Або. Этими уполномоченными были назначены генерал-фельдцейхмейстер Брюс и канцелярии советник Остерман; с шведской стороны - Гёрц и Гиллемборг. 5 января 1718 года Петр писал к Брюсу из Москвы в Петербург: "Если вы из Петербурга еще не выехали, то надобно вам немедленно ехать и перед отъездом объявить министрам союзников наших, прусскому, польскому, ганноверскому и датскому, что так как мы прежде государям их сообщали все, что нам с неприятельской стороны было предложено, и обещали вперед то же делать, то приказали им и теперь объявить следующее: барон Гёрц писал к нашим министрам, что, приехав в Швецию, он объявил своему королю о склонности нашей к генеральному миру, о чем при свидании с ним наш посол Куракин объявил ему на словах, и что король его согласился отправить министров своих на конгресс, местом которого с прусской и польской сторон предложен город Данциг. Но с нашей стороны Гёрцу объявлено, что мы, не определив наперед прелиминарных условий и не видя, будут ли с шведской стороны предложены нам выгодные условия, на публичный конгресс министров наших послать не можем; поэтому король шведский для показания склонности своей к миру намерен прислать некоторых своих министров в какое-нибудь место недалеко от Финляндии, чтоб они могли, съехавшись с нашими министрами, наперед об этом переговорить. Для выслушания их предложений мы велели ехать вам, потому что вам и без того надобно было ехать в Финляндию для приготовления к будущему воинскому походу. Объявите министрам, что вам велено только выслушать шведские предложения, не вступая ни в какие договоры; что мы эти предложения сообщим союзникам и без их согласия ни в какие прямые трактаты не вступим".
соглашения о том, как съезжаться. По этому случаю Брюс и Остерман 13 февраля писали царю: "Мы рассуждаем, что ежели при том съезде церемонии смотреть, то не только много времени потеряно будет, но и многие другие неудобства и остановки главному делу произойти могут; поэтому мы отвечали Гёрцу, чтоб при съездах никаким церемониям с обеих сторон не быть для скорейшего окончания дела". Царь отвечал: "Для избежания всяких церемоний предложите барону Гёрцу такой способ: зимою занять для конференций две камеры, одну подле другой, и среднюю между ними стену вырубить, так чтоб в обеих камерах можно было поставить один стол; с одной стороны будете входить вы и садиться, а с другой в то же время шведские уполномоченные; летом же можно поставить с обеих сторон по намету; таким образом, с обеих сторон будет равенство, всякий будет сидеть в своей камере или намете без всякого спора о председательстве; таким образом поступали при многих конгрессах, а именно при Карловицком. Надобно вам стараться, чтоб шведы согласились на это и съезд состоялся без потери времени, ибо уже время к воинскому походу приближается".
требовал, чтоб они торопили шведских. Условия, которые Брюс и Остерман должны были предложить шведам, состояли в следующем: 1) провинции Ингрия, Ливония, Эстляндия с городом Ревелем и Карелия со всеми их городами, островами, местами, дистриктами и подданными, также город Выборг должны быть уступлены царскому величеству в вечное владение. 2) Великое княжество Финляндское царское величество уступает королю шведскому, с тем чтоб границе быть от Выборга по реку Кюмень, оттуда до Нейшлота и так до старой русской границы, как удобнее. 3) Шеры возле финского берега должны быть свободны для проезда российского народа и прочим царским подданным со всякими судами; равно шведским подданным позволяется свободный проезд в области царского величества морем во всех местах; гаваней на финской стороне с обеих сторон вновь не укреплять; для защиты же своих земель вольно каждому, где хочет в своем владении по своему произволу, строить крепости. 4) Торговля между обоими государствами свободная. 5) Король Август II должен быть оставлен в покойном владении престолом польским, признан от шведского короля, и между Швециею и Польшею должен быть заключен мир. 6) Королю прусскому должен быть уступлен город Штетин с дистриктом. 7) Если король датский захочет помириться с Швециею, возвратив все у нее завоеванное, то и он должен быть включен в этот трактат. 8) Если король английский, как курфюрст брауншвейгский, захочет помириться с Швециею на благоразумных условиях во время шести месяцев, то и ему предоставляется право приступить к трактату. Посылая инструкции, Петр писал уполномоченным: "Вы по инструкции исполняйте со всяким осмотрением, чтоб вам шведских уполномоченных глубже в негоциацию ввесть и ее вскорости не порвать, ибо интерес наш ныне того требует, и весьма с ними ласково поступайте, и подавайте им надежду, что мы к миру с королем их истинное намерение имеем и рассуждаем, что со временем можем по заключении мира и в тесную дружбу и ближайшие обязательства с его величеством вступить. И если они на условия не согласятся, станут говорить, что король не может принять их за тягостию, то по последней мере можете объявить им секретно, что если они нас удовольствуют, то можем за то помочь им получить в другой стороне такие выгоды, что им тот убыток вознаградится; внушите им, что хотя бы они и помирились с ганноверским, датским или другим кем из наших союзников с уступкою им из своих владений, то они этим себе никакой пользы и облегчения в войне не получат, если с нами будут продолжать войну, ибо мы. и одни с теми союзниками, которые при нас останутся, в состоянии против них не только оборонительно, но и наступательно воевать и уже приготовились к тому. Хотя король английский и обещает им, как думаем, некоторые выгоды, однако всем известно, что он, как король английский, не может сдержать своих обещаний, ибо народ английский не захочет из-за его частного немецкого интереса потерять с нами дружбу и коммерцию. И прочие резоны объявляйте, показывая, что мы с ними миру желаем, но и войны не боимся. Если станут говорить, зачем мы за всех союзников стараемся, то отвечайте, что если нам о прусском и польском королях не постановить условий, то этот мир будет на слабом основании, ибо нам нельзя их оставить в войне, а по умеренности предложенных условий видят они наше к себе истинное расположение. Если они станут говорить, зачем не упомянуто то, что датский король должен возвратить голштинскому герцогу его земли, то объявите, что мы этих земель датскому королю не гарантировали, поэтому об них и не упоминаем и в том даем шведам свободу. Как важно условие, постановленное об английском короле, сами могут рассудить, и за него стоять не будем. Старайтесь по данной инструкции как можно скорее заключить договор, который, однако, должен быть содержан в тайне; что бы они предлагать вам ни стали, берите на доношение, а конгресс не разрывайте ни за что".
"Повелеваем вам особливо, чтоб вы частным образом трудились с бароном Гёрцем в дружбу и конфиденцию войти и старались с ним наедине разговаривать. При этих разговорах обнадежьте его в нашей к нему особенной склонности, что мы его доброжелательными и правдивыми поступками довольны и признаем, что этот конгресс состоялся его одного радением. Если усмотрите его склонность и рассудите за благо, то можете обещать ему в подарок хотя до ста тысяч рублей и вперед всякое награждение, только бы он трудился заключить мир по нашему желанию. Взявши с него честное слово соблюдать тайну, объявите ему, что мы желаем не только с Швециею мир заключить, но и обязаться дружбою. Когда между обеими державами прежняя вражда и зависть исчезнет, а вечная дружба установится, то не только можем себя от всех других обезопасить, но и баланс в Европе содержать и можем потом, кого сами заблагорассудим, к себе в ту приязнь принять, к чему много охотников будет. Мы знаем, что хотя бы мы чрез оружие свое и привели короля шведского к уступке всего нами завоеванного, то Швеция всегда будет искать удобного случая возвратить себе потерянное, и, таким образом, война не пресечется. Поэтому мы предлагаем следующий способ к искоренению всех ссор: если король уступит нам провинции, которые теперь за нами (кроме Финляндии), то мы обяжемся помочь ему вознаградить его потери в другом месте, где ему нужно. Если станет говорить, чтоб мы возвратили Лифляндию, то отвечайте, что чрез это возвращение мир не будет крепок: жалузия еще более усилится по близости нашей резиденции теперь в Петербурге, всегда друг на друга неприятельскими и подозрительными глазами будем смотреть, а королю вместо выгоды один убыток, потому что принужден будет в лифляндских городах содержать сильные гарнизоны".
12 мая начались конференции. Шведские министры просили русских объявить мирные условия; те отвечали, что условия были объявлены князем Куракиным Гёрцу, который, конечно, донес об них королю, и король дал свое решение, о чем они и просят шведских министров объявить. Тогда Гёрц в длинной речи рассказал весь ход дела и объявил, что ни о каких условиях ни от кого никогда не слыхал; князь Куракин говорил ему одно, что так как во время его, Гёрцева, ареста секретарю Прейсу прислано было недостаточное полномочие, то царское величество желает, чтоб прислан был кто-нибудь с достаточным полномочием и инструкциею для заключения мира, и притом его, Гёрца, обнадежил, что царское величество в таком случае, сверх их ожидания, заключит мир на резонабельных условиях, но о самих условиях не было сообщено ни слова. Русские министры, видя, что с шведской стороны никоим образом высказаться не хотели, сказали, что надобно, однако, положить начало делу, главный пункт которого состоит в том, чтоб знать королевское намерение насчет завоеванных провинций. Шведские министры отвечали, что король желает возвращения всего у него взятого; русские сказали на это, что царское величество желает удержать все им завоеванное и если с шведской стороны не объявится что-нибудь другое порезонабельнее, то согласиться будет трудно. Гёрц объявил, что мир не состоится, если предварительно не будет положено о возвращении королю Лифляндии и Эстляндии, чтоб потом об этих провинциях уже и не упоминать, и вести переговоры только об остальных. Русские отвечали, что мир не состоится, если предварительно не будет положено, что Лифляндия и Эстляндия остаются за Россиею, после чего пойдут переговоры о Финляндии, ибо царское величество для прочности мира и безопасности своего государства не может допустить, чтоб в середине его земель оставалось какое-нибудь шведское владение. Шведы говорили, что в таком случае и Финляндия недолго останется за ними, ибо из Ревеля царское величество всегда будет в состоянии переходить через Финский залив и завоевывать Финляндию, и что королю не для чего заключать мира, который отдаст его на произвол соседям, притом Лифляндия и Эстляндия так разорены, что их и в 50 лет поправить нельзя, и до тех пор содержание их королю будет очень тяжело. Царское намерение ясно, продолжали шведы, он желает усилить свои связи с Германскою империею и установить свое купечество на Балтийском море; но если Рига, Ревель и другие гавани будут за ним, то он в короткое время так усилится, что шведы и датчане будут вытеснены из Балтийского моря; друзья царские, англичане, всюду об этом внушают и возбуждают подозрение. Шведы толковали об убытках, которые причинила им Северная война, и на этом основании требовали в вознаграждение Лифляндию и Эстляндию; русские указывали, что Россия понесла не меньшие убытки, что царские мирные предложения были постоянно отвергаемы королем, который возбудил еще турок к войне; для прекращения этой войны нужно было отдать султану Азов и Таганрог, стоившие миллионов; за это надо получить вознаграждение от шведов. Королевские уполномоченные говорили, что Лифляндия и Эстляндия - бастионы королевства Шведского, что королю лучше потерять все в другом месте, чем уступить их России.
"Шведские министры ясно дают знать, что им с другой какой-то стороны, противной этому миру, делаются многие предложения, но что король больше склонен к миру с царским величеством. По поступкам Гёрца видно, что он не донес королю об условиях, а просто объявил, что надеется получить полезный отдельный мир с Россиею. Между тем мы под рукою делаем шведским министрам внушения, которые могут быть полезны. Мы подлинно знаем, что дело это, мимо министров, ведется самим королем, для чего находится здесь генерал-адъютант барон Шпар, ведущий переписку прямо с королем. Мы стараемся его ласкать и делать ему всякие приличные внушения. Говорил мне партикулярно барон Гёрц, что у него нет в Швеции ни одного друга, что шведы подали королю пространную записку против мира с Россиею, но он, Гёрц, опроверг ее, что король склонен к миру, но камнем преткновения служит Ревель, ибо, уступив его, шведы будут считать себя рабами, зависящими от произвола царского. Мне кажется, что они охотнее пожертвуют Лифляндиею, чем Ревелем, ибо и Гёрц и Гиллемборг редко говорят о Лифляндии. Гёрц часто упоминает слово эквивалент, это мне подает надежду, что если бы мы могли их обеспечить эквивалентом в другом месте, то можно было бы заключить с ними добрый мир; по моему мнению, это единственное для нас средство. Обстоятельства нам благоприятствуют: король хочет с нами мира, заключив который будет искать в другом месте себе вознаграждения; оба находящиеся здесь уполномоченные из собственных выгод будут делать все на свете, чтоб утвердить короля в таком намерении; оба питают злобу к Англии, все их намерения клонятся к тому, чтоб по заключении мира с Россиею всеми силами напасть на короля английского".
"Вы хорошо делаете, что больше не упрекаете Гёрца в его запирательстве насчет сообщенных ему условий: не нужно его озлоблять. Объявите Гиллемборгу, что брат его, находящийся у нас в плену, освобождается без размена; старайтесь войти в дружбу и конфиденцию с Шпаром; дайте ему из отправленных к вам червонных, соболей и камок сколько заблагорассудите, дайте и Гиллемборгу; можете обещать знатные дачи, хотя такую же сумму, как и Гёрцу, обещаете: царское величество даст, только б мир заключен был по его желанию". Царь писал Остерману: "Гёрц упоминал об эквиваленте - можете от себя объявить, что у нас таких мест не обретается, которые мы могли бы дать им в эквивалент; а если они разумеют другие страны, то пусть объявят ясно; приводите их к тому, чтоб они сами объявили; если же нельзя, то можете завести речь от себя, что по озлоблению, которое король английский нанес обеим сторонам, всего лучше искать вознаграждения из его земель, сверх возвращения Бремена и Вердена, и что, по вашему мнению, мы не откажемся помочь им в этом. Если станут вам говорить что-нибудь явно о претенденте, требуя ему помощи, то можете сказать, что мы и в том, по вашему мнению, помочь им не откажемся, и можно будет внести в договор об этом особую статью". По поводу претендента Шафиров дал знать Остерману 9 июня: "На сих днях прибыл сюда нарочно от претендента некоторый человек, с которым я имел разговор у генерала Ягужинского. Объявил он мне, что был в Швеции, где имел долгие разговоры с бароном Гёрцем, который объявил ему, что они, шведы, в пользу претендента хотели сделать высадку в Англию прежде заключения мира с Россиею, но он, Гёрц, им это отсоветовал, представляя, что это гораздо удобнее сделать по заключении мира, в противном случае царь мог бы помешать предприятию какою-нибудь диверсиею в их земле; а по заключении мира, может быть, сам царь им в том поможет. Гёрц, разговаривая с ним об условиях мира с Россиею, объявил, что царю нельзя заключить мира без Ревеля и Ливонии, с чем согласен и он, Гёрц, который получил от короля инструкцию заключить мир во что бы то ни стало, хотя бы с уступкою всего, чтоб шведам можно было исполнить свое намерение в пользу претендента".
России. "Какие это способы?" - спросили русские министры. "Мне нужно ехать к королю для получения его последнего решения", - отвечал Гёрц, причем дал слово, что возвратится в три недели, и просил, чтоб и русские министры в это время постарались получить от своего двора последние условия. На другой день Остерман послал царю особое письмо: "С самого начала конгресса я старался войти с бароном Гёрцем в конфиденцию и фамилиарную дружбу, в чем был не без успеха, применяясь к его нраву и великой амбиции. Барон истинную склонность имеет к заключению мира как для своих собственных выгод, так и по своей собственной злобе на других. Но в деле заключения мира он имеет против себя всех шведов вообще как потому, что шведы завидуют положению, полученному у них иностранцем, так и по другим побуждениям: они лучше хотят, чтоб король потерял все свои провинции в Германии, чем уступил что-нибудь России на здешней стороне; они рассуждают, что от германских провинций Швеция не получает никаких выгод, только тратит множество денег и должна быть всегда готова вступить из-за них в войну; тогда как из провинций, завоеванных теперь русскими, она получает большие доходы и безопасность со стороны России. Барон Гёрц мне несколько раз объявлял, что если, ваше величество, Ревель уступить не изволите, то очень трудно будет короля склонить к миру; и был он много дней очень печален и откровенно признался мне, что неуспех в заключении мира будет ему очень тяжек. Я ему представлял, что шведскому королю никогда нельзя будет возвратить войною потерянные провинции, а царское величество на других условиях мира не заключит, и если он, Гёрц, поможет заключению мира, то я обещаю стараться, чтоб царское величество не был против короля, когда тот станет вознаграждать себя в другой стороне. Барон Гёрц это предложение мое откинул далеко и сказал, что король за такие провинции никакого вознаграждения получить не может, ибо это крепости королевства Шведского, и если их уступить, то Швеция всегда будет в воле царской. Я ему сказал на это, что провинции уже потеряны для Швеции, они за вашим величеством; королю остается одно: сделать так, чтоб дружба вашего величества послужила ему вместо этих так называемых крепостей. Потом мы имели с ним пространные разговоры о вознаграждении, которое может получить король в другом месте. Он меня спросил, может ли он по моему предложению начать дело у короля? И я, взявши с него честное слово, что об этом, кроме его и короля, никто не узнает, объявил, что может. Тогда Герц сказал мне, что чрез переписку этого дела вести нельзя, надобно ему самому ехать к королю. Будучи убежден, что ничто не может так способствовать делу, как пребывание самого Гёрца при короле, я не только его не отвращал, но и побуждал ехать; согласились, чтоб Гёрц ехал при первом попутном ветре, и, чтоб никто не мог узнать причины отъезду, уговорились на другой день иметь конференцию и в ней говорить то самое, что вашему величеству известно из общего нашего донесения. Гёрц говорил также о герцоге мекленбургском, чтоб его куда-нибудь перевесть в другое владение, и дал знать, что имеет в виду Лифляндию; но я ему сказал, что этому невозможно статься и надобно им о чем-нибудь другом думать. Говорил о короле польском, будто хочет корону польскую сделать наследственною в своем доме, на что король шведский никак согласиться не может; Гёрц дал знать, что его король по смерти Августа хочет видеть Лещинского на польском престоле; я ему отвечал, что, сколько знаю интересы вашего величества, для России, да и для других держав не нужно, чтоб корона польская стала наследственною; о Лещинском же я смолчал, будто не понял Гёрцева намека. Перед отъездом Гёрц просил меня обнадежить ваше величество, что он будет делать все возможное, дабы заслужить милость вашего величества; а я ему сказал, что он может надеяться на самую лучшую соболью шубу, какая только есть в России, и что до ста тысяч ефимков будет к его услугам, если наши дела счастливо окончатся".
9 июля возвратился Гёрц и на конференции объявил, что король не иначе может согласиться на уступку Ревеля, как если получит на конференции русские министры никак не могли от него добиться, какой именно эквивалент хочет получить Карл XII; но потом в частном разговоре Гёрц дал явственно знать, что король хочет получить эквивалент из датских владений и желает, чтоб царь ему в том помог. Гёрц дал также понять, что король желает восстановления Станислава Лещинского на польском престоле и что это должно быть одним из главных условий мирного договора. Из Гёрцевых слов было видно, что Лифляндия и Эстляндия будут бесспорно уступлены России, но о Выборге будет еще спор. Брюс и Остерман прямо объявили шведским министрам, чтоб они и не думали о возвращении Выборга, потому что этот город от Петербурга в близком расстоянии и царское величество в своей резиденции никогда безопасен быть не может, если Выборг будет за Швециею. Вне конференции Гёрц сообщил Остерману следующую записку: "Если Швеция такими великими уступками со своей стороны будет способствовать приращению сил России, то и Швеция должна получить такие приращения, которые бы уравновесили силы обеих держав. Для этого нужно, во-1), границы финляндские с сухопутной стороны так определить, чтоб Швеция с этой стороны была совершенно безопасна. 2) Надобно вести дело так, чтобы важнейшие державы в Европе не имели причин ему противиться, и потому относительно возвращения Бремена и Вердена король шведский не будет требовать помощи царского величества; если же король английский кроме этого пункта будет противиться исполнению общего плана, то Россия и Швеция будут действовать против него сообща. 3) Швеция не может уступить Пруссии что-нибудь из своего, и потому надобно придумать, как бы доставить ей от Польши Эльбинг и Вармию; король прусский будет этим очень доволен, особенно когда увидит мир между Россиею и Швециею, увидит, что и Англия вышла из игры. 4) Что касается Польши, то по взгляду политическому шведский интерес требует удержать на польском престоле короля Августа и помочь ему утвердить наследственность в доме саксонском, ибо Швеция и Польша имеют одинакий интерес приводить себя в безопасность с русской стороны. По тому же самому политическому взгляду, наоборот, царское величество должен стараться восстановить на польском престоле Станислава Лещинского, человека не царской крови и потому не могущего найти помощь вне Польши; король же Август будет непременно стараться о том, чтоб его сын и наследник по курфюршеству был назначен и наследником короны польской. Но у шведского короля то, что честно, всегда берет верх над тем, что полезно, и потому он будет восстановлять на польском престоле Станислава, причем царское величество не имеет никаких причин отказать ему в помощи. 5) Дания есть единственный неприятель, от которого Швеция может получить себе вознаграждение, и это вознаграждение должно быть получено соединенными силами России и Швеции. 6) По заключении мира с Россиею и королем английским у Швеции за морем останется одна Померания, что недостаточно и небезопасно, поэтому надобно подумать о переселении; герцогу мекленбургскому надобно отыскать такой эквивалент, который бы заставил его добровольно уступить свои мекленбургские земли Швеции: герцог согласится охотно на переселение по причине вражды с своим дворянством и ненависти, какую он навлек на себя этою враждою; положение его очень дурно; он подвергается большой опасности, как скоро царское величество лишит его своего покровительства. Исполнение плана должно состоять в следующих пунктах: 1) мир между Россиею и Швециею не должен быть объявляем и под рукою не давать об нем знать до тех пор, пока весь план не придет в исполнение. 2) Чтоб немедленно по заключении мира положенные возвращения и уступки с обеих сторон были сделаны. 3) Зимою кончить переговоры с прусским двором. 4) Весною, как можно ранее, русская осьмидесятитысячная армия должна двинуться в Польшу под предлогом восстановления всюду северного мира. 5) Король в это время велит перевести сорокатысячную армию в Мекленбург, чему царское величество способствует своими воинскими и транспортными судами. 6) Из осьмидесяти тысяч русского войска, имеющего вступить в Польшу, 20000 человек будут отправлены в Мекленбург для соединения с шведскою армиею, причем получат хлеб и фураж от короля; сверх того, царское величество склонит герцога мекленбургского присоединить и его войска. 7) Король с этою армиею пойдет в Голштинию, чтоб оттуда проникнуть в Данию; в то же время другая шведская армия в 40000 человек будет действовать против Норвегии. 8) В Польше царское величество не будет производить никаких неприятельских действий, только будет требовать от нее пропитания войскам, и во время действий против Дании у Швеции с королем Августом могут производиться мирные переговоры; а когда с Даниею дела окончатся, то останутся одни польские дела, которые легко будет покончить: поляки, желающие видеть на престоле своем природного государя, будут рады избавиться от воинских тягостей и беспокойств; с другой стороны, король Август не захочет видеть в другой раз шведского короля в Саксонии с сильною армиею. 9) Тут же и интересы герцога мекленбургского могут быть определены. 10) Когда таким образом мир на севере восстановлен будет, тогда можно смотреть, как бы и другие державы в ту же систему привести. Больших затруднений тут не будет, ибо не скоро сыщется такая держава, которая б не согласилась быть в дружбе и союзе с двумя государствами, могущими выставить в поле 200000 войска.
"Гёрц дал мне знать, что ему будет очень приятно, если я для получения скорейшего решения сам к вам поеду; нельзя на письме донести обо всем, что надобно знать царскому величеству и вам, дабы решить дело, от которого зависит все благополучие Российского государства; я намерен ехать, как скоро последнее шведское намерение заподлинно выведаю. Всепокорно прошу о заступлении пред царским величеством, чтоб мой приезд не был принят немилостиво".
Гёрц требовал, чтоб Кексгольм остался за Швециею; Остерман не соглашался, показывал ему на карте, что это место великой важности для царя, чтоб не оставить шведов у себя с тылу и привести в безопасность свою резиденцию, тогда как для Швеции Кексгольм не имеет почти никакого значения. Видя упорство Гёрца, Остерман обратился за объяснениями к находящемуся при Гёрце голштинскому юстиц-рату Штамкену, и тот объяснил, что Гёрц обещал королю уступку Кексгольма и теперь боится знаменитого упрямства Карла XII и торжества врагов своих в случае несогласия с русской стороны. Сам Гёрц наконец сказал, что если дело не состоится, то он, чтоб не подвергнуться насмешкам и поруганию от всего народа, немедленно выйдет из службы короля шведского. Вторая трудность состояла в короле прусском, которого нельзя было склонить к возвращению Штетина в ожидании эквивалента в будущем. Гёрц написал новый проект, и опять Остерман отправился в Россию, а Гёрц в Швецию для переговоров с министром Миллером, который сначала был на его стороне, а теперь стал против и написал опровержение его плана: по мнению Миллера, этот план вовлекал Швецию в такую войну, которой конца предвидеть нельзя; притом шведский король должен тотчас уступить царю все им завоеванное, а царь, с своей стороны, обязывается содействовать намерениям короля только в будущем, и богу известно, будет ли в состоянии исполнить свои обязательства по каким-нибудь новым обстоятельствам; наконец, хотя теперь в России и нет возмущения, но по всем публичным и другим известиям видно, что возмущение вспыхнет непременно, отчего Швеция получит облегчение в мирных условиях.
4 сентября Остерман, возвратившийся на конгресс, доносил царю: "Трудился я всячески наши здешние дела глубже испытать и заподлинно уведомился, что не только барон Миллер, но и все шведы, отвращая короля от здешнего мира, такие ему злые внушения сделали о бароне Гёрце, злее которых быть не может, и дело зашло так далеко, что в Стокгольме разглашают на улицах публично, будто барон Гёрц вашему царскому величеству за великие деньги королевский интерес продал, вашему величеству совет подал и дорогу показал, как вам нечаянно на Стокгольм напасть и им овладеть. Барон Гёрц, увидя против себя такие интриги, утвердился еще больше в прежней своей склонности к здешним делам и намерен так действовать у короля, чтоб у иных его неприятелей от того и шея засвербела. Из разговоров с графом Гиллемборгом я заметил, что и он стал колебаться и едва ли не перешел на противную сторону; но все его поступки можно уничтожить, потому что он у короля ни малейшего кредита не имеет и, как креатура барона Гёрца, всегда будет принужден поступать по его воле. По всем обстоятельствам дела и по нраву королевскому можно надеяться, что Гёрц своих неприятелей преодолеет и с окончательным королевским решением сюда возвратится". Чрез несколько времени Гёрц дал знать Остерману из Швеции, что король опять склонился к заключению мира с Россиею по известному плану; но еще держат его в некотором сомнении слухи о волнениях в России: он боится, что если эти слухи основательны, то царь не будет в состоянии исполнить свои обязательства; по мнению Гёрца, эти сомнения лучше всего можно рассеять, освободив из плена фельдмаршала графа Реншельда, который может разуверить короля относительно этих слухов, и, как скоро фельдмаршал возвратится в Швецию, он, Гёрц, возвратится на Аландские острова. Петр соглашался на освобождение Реншельда с тем, чтоб взамен король освободил русских пленных, генерала Головина и князя Трубецкого.
С одной стороны, Карлу XII внушали, чтоб он не спешил заключением мира с царем, потому что в России возмущение; с другой - именно из Англии внушали, что между Россиею и Турциею готова вспыхнуть война, о чем стали уже писать и в газетах; князь Григорий Долгорукий доносил, что и в Польше стараются об этом разрыве России с Турциею. По этому случаю Остерман писал Головкину и Шафирову: "Думаю,что надобно и нам заранее постараться не только о том, чтоб Гродненский сейм был разорван как можно скорее, но также и о том, чтоб под рукою какую-нибудь новую конфедерацию против короля возбудить, причем не пожалеть ни трудов, ни денег. Такая конфедерация всегда интересам царского величества полезна будет, хотя б и здешний мир не состоялся, потому что, во-1), под тем предлогом может его величество всегда войска свои в Польше держать. 2) Конфедерациею король Август принужден будет с большею осторожностию и не так явно против нас поступать. 3) Пока войска наши в Польше будут, то и цесарь десять раз подумает, прежде чем предпринять что-нибудь против царского величества. 4) И король прусский тем легче в наших интересах удержан будет. 5) Через конфедерацию царское величество всегда силен будет в Польше, и обе стороны по его воле поступать принуждены будут. 6) Если же мир с Швециею состоится, то конфедерация может служить предлогом к исполнению известного намерения. Причин к конфедерации довольно: желание короля Августа передать польский престол сыну своему; стремление короля к самодержавию; старание его возбудить турок против царского величества, а следовательно, и против Польши, чтоб между тем исполнить намерение свое насчет сокрушения вольности Речи Посполитой; всего этого достаточно для возбуждения Польши против короля. Можно еще прибавить, что он туркам и цесарю обещал некоторые уступки из владений Речи Посполитой; и если к этому придут деньги и обещание под рукою покровительства царского, то, думаю, это дело будет не очень трудно. Во всех наших делах ни на кого нам не надобно обращать такого внимания, как на цесаря. По одержании нынешней победы над испанцами, без сомнения, он еще больше возгордится и, по известной своей склонности, все возможное станет делать, чтобы весь свет возбудить против нас. Если нельзя с ним миновать разрыва и он уже теперь турок на нас возбуждает, то я думаю, что турки лучше захотят возвратить себе то, что теперь уступили цесарю, нежели воевать с нами, ибо по взятии Азова я не вижу, что им из областей царского величества еще угодно было бы взять; может быть, что турки, если будут обнадежены помощью, скорее против цесаря, чем против нас, поднимутся, и не худо было бы теперь заранее внушить Порте об этом, потому что всегда лучше предупредить, чем быть предупрежденным".
бы способствовать к заключению мира. "Царское величество, - говорил Остерман, - при настоящей войне не имеет в виду завоеваний; он хочет одного - привести свое государство в совершенную безопасность от Швеции и потом вместе с королем шведским основать новую систему в Германии, чрез что держать в почтении те державы, которые хотят предписывать всем законы". "Если государь ваш вступит с нашим королем в известные обязательства, - отвечал Реншельд, - то душу свою сатане продаю, если король не заключит мира с Россиею". Остерман счел также нужным объяснить фельдмаршалу подробно ход дела о царевиче Алексее, чтоб он мог по приезде в Швецию опровергнуть все лживые разглашения.
"Рассуждение о состоянии Аландской негоциации" и переслал его к государю как свое "партикулярное малоумное мнение", которое может состояться и не состояться. "Эта мирная негоциация, - говорит автор, - есть дело одного барона Гёрца. Гёрц так силен у короля, что по произволу управляет всем в Швеции. Король, как государь войнолюбивый, сам мало имеет попечения о своих интересах и единственное удовольствие находит в том, чтоб каждый день с кем-нибудь драться или, когда нет к тому удобного случая, верхом скакать. По всему надобно думать, что он находится не в совершенном разуме; а как он упрям, это видно из прежних его поступков. Барон Гёрц - человек умный, но притом чрезвычайно гордый и много о себе думающий, не знаю, отыщется ли еще другой человек, в этом отношении ему подобный; он ищет одного - прославиться и для достижения этой цели ни себя, ни трудов, ни имения своего не жалеет. Король поручил ему все управление финансами, хотя он до сих пор ему не присягал и в службу его не вступал. Гёрц, зная королевский нрав, зная, чем скорее всего может удержать себя в милости Карла XII, создал ему вновь войско, для чего не только почти все ремесленники, но и из крестьян один из двух взят в солдаты; Гёрц ввел медные деньги, а серебряные почти все взял в казну; жалованье войску и все другие государственные уплаты производятся медными деньгами, и, дабы офицеры и солдаты от медных денег убытка не понесли, для того почти каждой вещи цена определена, по какой офицерам и солдатам продавать, но другим подданным все вольною ценою продается; крестьяне не могут продавать никому съестных припасов, но обязаны поставлять их в королевские магазины. Этим Гёрц получил кредит у короля; но легко понять, в каком кредите находится Гёрц у всего разоренного им народа! Всем знатным шведам противно, что они у короля не имеют никакого значения и чужестранец в их государстве по своей воле всем располагает; другие жалеют о себе и о разорении отечества своего; все для своего частного интереса внутренне желают, чтоб король лишился своих владений в Германии! Естественно, что Гёрц имеет мало друзей между шведами, что все шведы противны плану примирения, им начертанному; все ищут его низвержения. Его царское величество так несчастлив в своих союзниках, что не только почти все от него отстали, но и вместо должной благодарности за добро злом воздать ищут. От них ото всех есть партикулярные мирные предложения, разве от одного короля датского нет, потому что он себя и весь свой интерес вручил доброму человеку Бернсторфу и на него как на спасителя своего всю надежду положил. По такому состоянию Северного союза и по всем таким мерзким поступкам союзников царского величества, естественно, шведы смотрят, с которой стороны они большую пользу могут себе получить, особенно потому, что им ни с какой стороны теперь к миру сильного принуждения нет; вместо того, чтоб шведам за нами ходить, каждый за ними ходит и к себе приглашает. Поступки со стороны царского величества при здешнем конгрессе были следующие. Так как было усмотрено, что вся негоциация от одного барона Гёрца зависит, то признали необходимым всевозможными способами войти с ним в конфиденцию. Стали применяться к его честолюбивому нраву, безмерно почитать его, ласкать, все его дела хвалить и, сколько честь царского величества при таких случаях допускала, униженно с ним поступать; сверх того, при всех случаях его обнадеживали особым уважением и милостию царского величества; и не думаю, чтоб какой другой министр без всякого почти торгу на такую знатную уступку согласился, хотя бы на то и указ имел. С нашей стороны ни на что именем царского величества не согласились; но на которые статьи, по указам, согласиться было возможно, о тех Гёрцу объявлено, что о принятии их будут стараться. Противные внушения и ведомости, приходившие на конгресс к шведам и останавливавшие здешние дела, другими внушениями и нарочно сочиненными ведомостями старались опровергнуть. О цесаре им внушено, что заключенный им мир с турками некрепок, что турки охотно воспользуются всяким случаем возвратить потерянное в последней войне. И теперь пристойным образом внушено шведам, будто короли английский и датский хотят впустить царские войска в Штад и Шральзунд, внушено, какие следствия могут произойти для них от этого, будут ли они когда-нибудь в состоянии возвратить себе эти места. Насчет Франции подана им надежда, что и она по заключении мира к нам обратится. Относительно Англии доказано, как мало король Георг в состоянии исполнить свои обещания, и, наоборот, показано, что шведы никогда не могут возвратить своих провинций, завоеванных русскими. Всех прочих из шведской свиты фамилиарным и учтивым обхождением и подарками к себе склонили".
"Что касается до состояния Швеции, - продолжает Остерман, - то она сильно разорена, и народ ждет спасения от мира. Швеция долго содержать большого войска не может; король принужден будет с ним из Швеции куда-нибудь выступить, чтоб у чужого двора лошадей своих привязать, иначе прокормить его невозможно. В Норвегии, куда король хочет впасть, действовать трудно, без большого урона достичь своих намерений нельзя; а каким образом он этот урон потом восполнит? Разве Швецию совершенно обнажит от людей. При Стокгольме и на здешних берегах во все лето был небольшой корпус, а теперь зимою еще меньше останется. Ничто так Швецию к заключению мира не может принудить, как впадение в нее русских войск и разорение всех мест до Стокгольма. Надобно и то принять в соображение, что король шведский по его отважным поступкам когда-нибудь или убит будет, или, скача верхом, шею сломит. Если это случится по заключении с нами мира, то смерть королевская освободит нас от дальнейшего исполнения обязательств, в которые входим. Но хотя бы и мир не состоялся, то такой случай нам к немалой пользе также может послужить, ибо тогда Швеция разделится на две большие партии, а именно: первая - наследнего принца гессен-кассельского, в которой почти все военные находятся; вторая - герцога голштинского, к которой принадлежит духовенство и чужестранные державы. Кто бы из них наследство ни получил, для утверждения своего принужден будет больше всего искать мира с царским величеством, ибо ни тот, ни другой для своего интереса не захотят потерять немецкие провинции и в удержании их большую нужду имеют, нежели в Лифляндии или Эстляндии".
"Шведы прежде многие письма под чужим именем печатали и повсюду распространяли, внушая о великих и дальних царского величества намерениях. Думаю, что теперь было бы не бесполезно с нашей стороны в Голландии и Англии рассевать письма о важных намерениях короля английского к предосуждению народа; также и в Польше о намерениях короля Августа и цесаря. Материал к тому достаточный и притом не лживый, а правдивый; в тамошних краях можно людей сыскать, которые такие письма сочинить могут. Подобные внушения действуют на народ, особенно на английский и польский. Не дурно и туркам заранее внушить о намерениях короля Августа и что цесарь хочет ему помогать и потому и племянницу свою за сына его выдал".
что если шведы не окончат дела на прежних условиях, то царское величество долго продолжать конгресс не позволит; в формальной декларации они объявили, что далее декабря-месяца конгресс продолжен не будет. Гёрц дал честное слово, что в четыре недели все кончится, и опять уехал в Швецию. За два дня до его отъезда Штамкен объявил Остерману, как будто в великой конфиденции, что когда он с фельдмаршалом Реншельдом поехал с Аландских островов в Стокгольм, то фельдмаршал открыл ему, что желал бы между одною из царских дочерей и молодым герцогом голштинским заключить брачный союз. Штамкен спросил об этом Гёрца, и тот отвечал, что дело очень хорошее, но одна в нем большая трудность - различие веры, потому что герцог голштинский считается наследником короны шведской, а народ шведский королеву-нелютеранку иметь не пожелает. Остерман отвечал Штамкену, что, когда мир состоится, тогда будет время подумать и о способах еще больше укрепить этот мир. "Хотя, - писал Остерман царю, - Штамкен говорил мне это как будто от себя, однако легко можно рассудишь, что от себя он бы сделать этого, не посмел, если бы не имел приказания от Гёрца".
Назначенные четыре недели прошли. Гёрц не возвращался. 14 декабря приехал на Аландские острова камердинер барона Шпара и привез какое-то известие, от которого все шведы пришли в сильное смущение. На другой день пришел к русским уполномоченным Штамкен и, прося покровительства царского величества, объявил странные вести: 7 числа прискакал в Стокгольм курьер из Норвегии, и вслед за тем молодой герцог голштинский, барон Гёрц и все голштинцы были внезапно арестованы, все находившиеся у Стокгольма корабли задержаны и вся заграничная корреспонденция запрещена. С 14 по 23 числа не было из Швеции никакого известия; 23 числа, когда шведские уполномоченные обедали у русских, им пришли сказать, что на остров приехал шведский капитан. При этой вести Гиллемборг сильно переполошился и сейчас же пошел на свою квартиру, а Штамкен остался в русской квартире; много раз присылали с шведской стороны звать его домой, но он не пошел, а остался ночевать у русских. На другой день открылось, что король убит в Норвегии при осаде Фридрихсгаля, все голштинские министры арестованы и капитан приехал затем, чтоб взять Штамкена. Но капитан уехал назад без Штамкена, который остался у русских уполномоченных.
во время смерти последнего. Но старинная вражда шведов к голштинскому дому чрезвычайно усилилась в последние три года, когда в голштинцах, Гёрце с товарищи, видели виновников разорения Швеции. Вследствие этого образовалась сильная партия, которая желала видеть на престоле младшую сестру Карла XII, Ульрику-Элеонору, муж которой, Фридрих, наследный принц гессенский, нравился своею приятною наружностью, общительностью, благоразумием; принц высказывал мирные наклонности, что вполне согласовалось с общею потребностью и тем более имело цены, что он был известен своей храбростью, тогда как молодой герцог голштинский не мог обратить на себя внимания ни одним сильно выдающимся достоинством. Карл XII оказывал одинаковое расположение к племяннику и к сестре и приводил в отчаяние их приверженцев своим равнодушием к вопросу о престолонаследии. Когда ему представляли необходимость назначить наследника, то он отвечал: "Всегда сыщется голова, которой придется впору шведская корона. Довольно с меня держать в повиновении народ, пока я жив; могу ли я надеяться, что он будет мне послушен и после моей смерти?" Но подле голштинской и гессенской партий все сильнее и сильнее становилась партия либеральная. Бесцеремонное обращение Карла и Гёрца с имуществом и жизнью шведов заставило не только дворянство, но и всех сколько-нибудь образованных людей желать ограничения королевской власти. Либералам нравилось соперничество между голштинским и гессенским домами: для получения короны соперники должны будут пожертвовать самодержавием.
Либералы не ошиблись в своих расчетах. В то время как герцог голштинский по нерешительности своей не воспользовался первыми минутами по смерти дяди, чтоб привлечь на свою сторону войско и заставить его провозгласить себя королем, тетка его, Ульрика-Элеонора, спеша перехватить корону, купила ее у Сената ценою самодержавия. Она была В своей ненависти к этому министру могла ли она продолжать и докончить его дело, заключить мир с Россиею на условиях, требуемых царем? Понятно, что должно было осилить мнение, по которому следовало поступить вопреки Гёрцеву плану, пожертвовать германскими владениями как бесполезными для Швеции, помириться на этих условиях со всеми своими врагами и продолжать войну с одною Россиею для возвращения Лифляндии и Эстляндии. Но сначала надеялись выиграть время, надеялись, что царь будет уступчивее при перемене обстоятельств.
После известий о смерти Карла XII Остерман уехал с конгресса в Петербург; на Аландских островах остался один Брюс, которому в феврале 1719 года Гиллемборг вручил грамоту королевы Элеоноры для отправления к царю, причем объявил, что королева надеется на восстановление прежней дружбы между Россиею и Швециею, желает продолжения конгресса и вместо барона Гёрца отправляет на Аландские острова барона Лилиенштета. Брюс, имея царский указ, обратился к Гиллемборгу с вопросом, как шведское правительство намерено окончить дело, потому что интерес царского величества требует получения немедленно об этом сведения. Гиллемборг отвечал, что не может объявить ничего определенного, потому что правительство занято внутренними делами: еще покойный король не похоронен, королева не коронована, сейм еще не кончился. При этом Гиллемборг заговаривал, что теперь русским уполномоченным надобно поступать в условиях своих снисходительнее, что шведы сильно будут домогаться Лифляндии и Эстляндии; что все северные союзники у нынешней королевы домогаются мира и французский министр при шведском дворе граф Деламарк для этого отправился в Копенгаген; что королева скорее помирится с союзниками, чем покойный король. Брюс доносил своему двору, что Лилиенштет скоро не приедет, Гиллемборг один отказывается вступить в переговоры и по всему видно, что шведы хотят только протянуть время.
: "По всем известиям, партия принцессы преодолела. Королева для приобретения народной любви тотчас отреклась от неограниченной власти, и достоверно, что шведы самовластного короля больше иметь не захотят, на нынешнем сейме правительство шведское в древнее состояние приведут и примут такие меры, чтоб никогда никакой король самодержавия в Швеции получить не мог. Шведское государство, впрочем, в такое состояние пришло, что всеми силами будет стараться о заключении со всеми мира, и какая бы партия ни одолела, принуждена искать мира. Интерес Швеции состоит в том, чтоб привести дело к общему съезду и на нем договариваться о мире со всеми своими неприятелями. Царское величество - опаснейший и сильнейший неприятель короны Шведской, и ненадобно сомневаться, что шведы всеми силами будут искать мира с его величеством. На Аланде шведам доказано, что хотя бы они с другими мир и заключили и, понадеясь на чью-нибудь помощь, продолжали войну с Россиею, то этим продолжением войны Швеция придет только в конечное разорение; и сверх того, сами они могут рассудить, что им на чужую помощь мало можно надеяться, ибо никто для Швеции не станет вести долгую войну с таким сильным и отдаленным государем, как царское величество; Англия для возвращения Лифляндии Швеции не захочет погубить свою торговлю в России, и во всяком случае царское величество еще 30 лет может продолжать войну не только оборонительную, но и наступательную. Шведы это понимают; но все же надобно предполагать, что они будут хлопотать о каком-нибудь смягчении условий. За немецкие провинции шведы стоять не будут, но будут стараться, чтоб за них получить какое-нибудь облегчение с здешней стороны, в чем король английский и другие недоброжелательные России государства на общем съезде всячески будут Швеции помогать. О людях, которые теперь имеют сильнейшее влияние на принцессу Ульрику-Элеонору, о графе Гильденштерне, Таубе и Миллере (из них два последние - лифляндцы), известно, что они не склонны к уступкам России. При таких обстоятельствах если б можно было с королем английским и другими союзниками возобновить прежнее согласие, то этот путь, без сомнения, был бы лучший; но по всему видно, что это невозможно. Швеция пришла в совершенную нищету, нет ни денег, ни людей; и если бы царское величество первым вешним временем нанес Швеции сильное разорение, то этим не только покончил бы войну, но предупредил и все другие вредные замыслы; если во время этого разорения в Швеции будет происходить борьба партий, то какая-нибудь партия пристанет к России; если же и не будет борьбы партий, то народ, видя конечную свою погибель, будет требовать немедленного мира с Россиею".
На другой день, 12 марта, Брюсу было отправлено приказание побуждать Гиллемборга всевозможными способами, чтоб назначенный ему в товарищи барон Лилиенштет приезжал скорее на Аландские острова; если же нельзя, то пусть Гиллемборг получит указ возобновить переговоры и без товарища, ибо интерес царского величества не позволяет быть в долгом безвестии относительно шведских намерений; при этом Брюс должен был объявить, что Россия без Пруссии не может вести переговоров и потому прусский уполномоченный Мардефельд поехал на Аландские острова вместе с Остерманом. Остерман отправился с такими инструкциями: царское величество заключит мир, не иначе как получив в вечное владение Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию со всеми городами, островами, берегами и дистриктами, город Выборг и надлежащую границу с финляндской стороны, также часть Карелии со включением Кексгольма. Если получить это будет нельзя без всякого взаимного обязательства, в таком случае царское величество обяжется помогать Швеции в получении ей выгод с другой стороны, но чтоб шведы объявили им, какой помощи требуют. Или вместо того царское величество за уступку Лифляндии обещает в два года и в четыре срока заплатить миллион рублей деньгами или нужными для Швеции вещами.
"пришед к королеве, должен был учинить оной от его царского величества комплимент сожалительный в пристойных терминах о смерти брата ее, а потом поздравить королеву о вступлении оной на престол, еже его царскому величеству зело приятно, и благодарить притом ей, королеве, за учиненную о всем оном его царскому величеству чрез присланную грамоту нотификацию, что его царское величество изволил принять за особливый знак склонности ее к его величеству и что его царское величество, с своей стороны, повелел засвидетельствовать, что он истинную склонность имеет - настоящую между обоими государствами от многих лет продолжающуюся войну и кровопролитие благополучным и к пользе обеих стран подданных постоянным миром прекратить". От министров Лефорт должен был требовать, чтоб Лилиенштет отправлен был немедленно на Аланд; если же со стороны шведской будет промедление, то царское величество принужден будет принять свои меры, каких требуют настоящие обстоятельства, "и того ради дабы они о том его царскому величеству немедленную и категорическую резолюцию учинили".
что мир ни состоялся не по ее вине и что она последнее свое решение объявит министрам своим, находящимся на Аланде. Потом королева сняла "рукавицы", дала Лефорту поцеловать руку и ушла в свой апартамент. Лефорт пошел к мужу королевы, наследному принцу кассельскому, к которому было также письмо от царя. Принц сказал, что он царскому величеству очень обязан за честь, ему оказанную, и просил Лефорта бывать у него. Министры объявили Лефорту, что они охотно желают мира с Россиею, но мира сносного; и если добрых условий получить нельзя, то чины государственные скорее намерены все потерять, чем учинить мир непристойный и бесчестный.
Между тем 4 апреля приехал Остерман на конгресс, и 6-го оба уполномоченные донесли: "По всем шведским поступкам довольно видно, что они надеются получить с вашим величеством мир на легчайших условиях и продолжают конгресс, во-первых, для того, чтоб не дать России прийти в прежнее согласие с союзниками, во-вторых, чтоб удержать ее от воинских действий против Швеции". Гиллемборг требовал, чтоб со стороны русских уполномоченных предложены были вновь мирные условия, ибо на старых условиях заключить мира нельзя: все в Швеции того мнения, что лучше с Россиею остаться в войне, чем уступить такие провинции, которые шведскому королевству служат хлебными амбарами, что лучше для получения мира с другими неприятелями потерять немецкие провинции, от которых нет никакой выгоды, и продолжать с Россиею оборонительную войну, дожидаясь благоприятнейших обстоятельств. По мнению Брюса и Остермана, царь для получения мира должен был предпринять какое-нибудь "", а между тем продолжать переговоры на Аланде, чтоб они не остерегались и не спешили заключением мира с другими, и так как в Швеции большая нужда во всем, особенно в съестных припасах, и голландцы с англичанами при первой возможности повезут туда хлеб, то необходимо запретить вывоз хлеба хотя на один год из русских и прусских гаваней, также препятствовать, чтоб его не вывозили из Данцига. Уполномоченные замечали, что, по всем вероятностям, шведы стараются развести царя с королем прусским и с каждым вести особые переговоры; для этого отказывают в допущении Мардефельда на конгресс, и Мардефельд получил письмо от наследного принца гессен-кассельского с приглашением приехать на свидание. Так как при настоящей форме правительства в Швеции не только принц, но и сама королева имеют очень мало силы, то невероятно, чтоб принц сделал это приглашение без ведома государственного совета; вероятно, письмо написано для того, чтобы сделать Мардефельду некоторые внушения или испытать его, не склонится ли король прусский к особливым переговорам. Уполномоченные писали, что если шведы решатся пожертвовать своими провинциями в Германии, то прусский король, получивши желаемые земли, не останется на русской стороне".
как бы он ни был выгоден для России, чтоб король был благонадежен и, с своей стороны, поступал бы таким же образом. Ильген отвечал, что король нисколько в этом не сомневается, только по ходу дела на Аланде опасно, чтоб другие не предупредили своим миром, от чего общим интересам может произойти большой вред, особенно прусский король останется в большой опасности по положению своих земель в империи, ибо цесарь может легко вмешаться в штетинское дело и прусскому королю трудно будет противиться. Головкин уверял в сильной помощи царской, представлял, что если Швеция обнаруживает мало склонности к миру, то надобно ее принудить, для чего царь намерен употребить оружие и запретил выпускать хлеб из своих гаваней в продолжение года, что должен сделать у себя и прусский король и Данциг принудить к тому же. Ильген отвечал, что такое запрещение не поможет, потому что шведы могут получить хлеб из Германии, Фландрии, Англии и других стран, которым будет выгода, а прусским подданным убыток.
"Если бы на всех тех условиях Швеция не захотела уступить Лифляндию в вечное владение, то при последней крайности царское величество соизволит, чтоб Лифляндия оставлена была в русском владении от тридцати до двадцати лет, и по окончании этого срока она будет возвращена Швеции".
27 мая приехал на Аландские острова и другой шведский уполномоченный, Лилиенштет. Начались конференции. Русские уполномоченные прежде всего объявили, что не войдут в переговоры без участия Мардефельда; шведские отвечали, что не могут допустить этого участия, потому что с Пруссиею дело пойдет об имперских землях, к чему нельзя приступить без предварительного согласия цесаря как главы империи. "Мы вас хорошо понимаем, - сказали на это русские уполномоченные, - ваши поступки клонятся к одному - чтоб разлучить нас с Пруссиею, но это вам не удастся". Шведы объявили, что скоро должны получить указ о Мардефельде, и приступили к главному делу. Лилиенштет внушал, что в Швеции многие были того мнения, чтоб прежде помириться с другою стороною, однако превозмогло решение заключить мир с Россиею; но если благоразумного мира с Россиею получить не могут, то принуждены будут помириться и с другою стороною. Русские уполномоченные отвечали, что им неприлично рассуждать о том, что при нынешних обстоятельствах полезно шведским интересам, ибо каждый умный человек сам это легко может рассудить, и потому просят не грозить примирением с другими: эта угроза только дело испортит, ибо царское величество не имеет причины бояться Швеции и всех ее помощников. Но Лилиенштет продолжал стращать, спрашивал, известно ли царю, что против него ведутся большие интриги, что недавно и союз против него заключен. "Царское величество знает своих друзей и недругов, - отвечали русские уполномоченные, - вы намекаете на союз, недавно заключенный между цесарем и королями английским и польским, но время покажет вам, против кого заключен этот союз; цесарь и король английский всеми средствами ищут восстановить прежнее согласие с царским величеством".
Царь по согласию с прусским королем писал к своим уполномоченным, чтоб они в ожидании решения вопроса о Мардефельде в Стокгольме договаривались без него со шведами вместе о своем и прусском деле, для чего Мардефельд через них пусть делает предложения; если шведы будут требовать, чтоб прежде кончить дело о русских требованиях, то согласиться и на это, только объявить, что хотя бы между Россиею и Швециею и было все улажено, но после тут же, на Аландских островах, шведы с прусским уполномоченным не уладятся, то и трактат с Россиею будет вменен ни во что. "Предаем то дело в ваше управление, а мы, с своей стороны, намерены между тем воинские операции чинить и тем их к миру принудить".
английским. Фридриху-Вильгельму представлен уже был и проект этого соглашения: английский король гарантировал Пруссии Штетин с дистриктом по реку Пину и с островами Узедомом и Волином; прусский король гарантировал Ганноверу княжества Бременское и Верденское; король польский включался в трактат: он гарантировал Пруссии и Ганноверу их приобретения, за что Швеция должна признать его на польском престоле; короли прусский и английский будут стараться, чтобы Швеция послала своих министров на Брауншвейгский конгресс для мирного постановления. Головкин представил королю, какие будут вредные следствия этого соглашения: отлучивши его от России, будут потом с ним делать что захотят; помощь короля английского по прежним примерам известна. "Я, конечно, так глубоко с англичанами в обязательство не вступлю, чтоб моя добрая дружба с царским величеством могла быть повреждена", - отвечал король. "Вашему величеству, - говорил Головкин, - известны вредные для Пруссии намерения польского короля, и я не знаю, для чего бы вам из угождения королю английскому собственным интересам вред наносить?" "Я этого предложения о короле польском не приму", - отвечал король. Головкин указал потом на Брауншвейгский конгресс как на коварное средство, употребленное королем Георгом для того, чтоб отвести Пруссию от Аландского конгресса. "Я и сам вижу, - отвечал король, - что мало пользы на Брауншвейгском конгрессе будет для общих наших интересов, и всячески от него уклоняться буду; однако если цесарь вступится и, как глава империи, потребует, чтоб князья имперские, участвующие в Северной войне, послали министров своих на этот конгресс, то в таком случае и мне нельзя будет не послать своего министра, для чего надобно спешить аландскими переговорами. Английский король желает подлинно знать, не имею ли я с царским величеством каких трактатов против империи и чтоб я вперед в подобные трактаты не вступал: мне легко было дать в этом обнадеживание, потому что и действительно у меня с царским величеством наступательных союзов нет; но если цесарь станет на нас нападать, в таком случае естественно всякому себя оборонять и свои меры принимать. Я непременно в доброй дружбе и твердом соединении с царским величеством пребуду, я в царском величестве имею единого истинного и прямого друга себе".
Узнав, что король призывал к себе министров, Головкин поехал к Ильгену и спрашивал, в каком смысле составлен ответ на английские предложения. Ильген показал ему три пункта, написанные королевскою рукою, из которых один какой-нибудь должен быть внесен в трактат вместо пункта о короле польском:
прусский не заключат такого мира с Швециею, который был бы предосудителен прочим северным союзникам и противен существующим между ними договорам. 3) Если английские министры непременно будут требовать внесения пункта о польском короле, то прусский король требует: а) чтоб король польский и Речь Посполитая отказались от притязаний своих на бранденбургскую Пруссию; b) чтоб король польский взял назад грамоту свою, в которой говорил, что имеет довольно причин вмешиваться в прусские дела; с) чтоб Речь Посполитая признала за прусскими королями королевский титул; d) чтоб король польский и Речь Посполитая гарантировали Штетин с дистриктом. Ильген заметил при этом, что благодаря таким условиям едва ли английский король согласится заключить договор; если же согласится, то царскому величеству будет выгодно, и берлинский двор тем удобнее может содействовать к примирению царя с королем английским. "Это так, - отвечал Головкин, - но зачем остался пункт о Брауншвейгском конгрессе: когда цесарь в то дело вступится, то, получа силу, захочет, чтоб все по его воле делалось". Ожидания Ильгена сбылись, английский посланник при берлинском дворе Витворт объявил, что по инструкциям своим он не может согласиться на включение в договор пунктов, требуемых прусским королем.
ехать в Стокгольм по какому-то непредвиденному обстоятельству. Русские уполномоченные отвечали на это объявление: "Мы хорошо понимаем, куда все эти ваши поступки клонятся; но время, быть может, вам покажет, что вы сами себя обманываете". Царь хотел показать это следующим образом: в июле-месяце русский флот из 30 военных кораблей, 130 галер и 100 малых судов отплыл к шведским берегам. Генерал-майор Ласси направился к Стокгольму, пристал у местечка Грина, и окрестная страна запылала; 135 деревень, 40 мельниц, 16 магазинов, два города - Остгаммер и Орегрунд, 9 железных заводов были выжжены; огромное количество железа, людских и конских кормов, чего ратные люди не могли взять с собою, было брошено в море. Адмирал Апраксин пристал к Ваксгольму только в семи милях от Стокгольма и также опустошил окрестную страну. Добыча, полученная русскими, оценивалась более чем в миллион талеров, и вред, причиненный Швеции, - в 12 миллионов. Козаки были в полутора милях от Стокгольма. В надежде на впечатление, какое будет произведено походом, Петр отправил в Швецию Остермана за решительным ответом. 10 июля Остерман отправился в Стокгольм под белым флагом и возвратился с грамотой, в которой королева предлагала царю Нарву, Ревель и Эстляндию, но требовала возвращения Финляндии и Лифляндии. Два неприязненные к России сенатора, Таубе и Делагарди, в очень недружеских и непристойных выражениях выговаривали Остерману, что царь присылает своего министра с мирными предложениями, а войска его жгут шведские области; сенаторы чрезмерно хвалились своими сильными войсками и говорили, что никогда не дадут приневолить себя к миру. Остерман Отвечал, что такие недружеские разговоры никак не могут содействовать к ускорению мира; что царское величество никогда не сомневался, чтоб у них не было войска, и что если мир не состоится, то будет много случаев с обеих сторон показать свою храбрость. Принца кассельского Остерман нашел весьма несклонным к миру с Россиею; он и сама королева в "жестоких терминах" выговаривали ему, что в то время, как он является с мирными предложениями, русские жгут деревни и дома вблизости Стокгольма, и хотя бы у них склонность к миру и была, то по таким поступкам вся она пропадает, ибо они не позволят принуждать себя к миру. "Заключите со мною прелиминарный трактат, и неприятельские действия сейчас же прекратятся", - отвечал Остерман. Принц кассельский и президент Сената граф Кронгельм говорили, что они ничего бы так не желали, как если бы русские войска высадились на шведские берега, что они сами очистили бы им место, чтоб сражением окончить дело. Остерман отвечал, что русским войскам известны верность и любовь к отечеству шведского народа. Граф Гиллемборг объявил Остерману по секрету, что большая часть сенаторов противится миру с Россиею и теперь они еще больше озлоблены сожжением своих имений от русских войск, а между тем английский посол делает великие обещания и подкупает, кого может, великими деньгами. Граф Кронгельм говорил Остерману: "Я сам вижу вредные следствия для Швеции от продолжения войны; но теперь и те, которые прежде были склонны к миру, так озлоблены разорениями, претерпенными от русских войск, что хотят лучше совсем пропасть, чем согласиться на такой мир". Остерман сказал ему на это: "Вы, граф, сами убеждены, что при продолжении войны настоящая форма правления у вас не долго простоит и дело кончится народным восстанием". "Народ очень противен миру", - возразил Кронгельм. "Народ, - отвечал Остерман, - непостоянен в своих мнениях: которые сегодня не желают мира, завтра с жаром будут его требовать".
"Повелеваем вам по получении сего быть на том конгрессе еще одну неделю для ожидания туда из Швеции прибытия назначенных от королевского величества министров или присылки нового к барону Лилиенштету о вступлении с вами в мирную негоциацию указу; а когда те шведские министры из Швеции на Аланд и прибудут или вместо того указ к барону Лилиенштету новый пришлется, но ежели шведские министры станут предлагать о мире с нами прежние свои взмирительные кондиции и несогласные с основанием наших последних кондиций, то вам, не продолжая о том с ними негоциацию более двух недель, по прошествии той вышеупомянутой недели тот конгресс разорвать и ехать с Аланда к двору нашему; но при отъезде своем оттуда отдать вам шведским полномочным министрам грамоту к королевскому величеству шведской в ответ на присланную от нее к нам с тобою нашим канцелярии советником и притом им, полномочным, объявить, что ежели ее королевское величество, усмотря наши благонамеренные к миротворению поступки (и по разорвании оного конгресса), восхощет иногда с нами мир на основании вышеозначенных предложенных ей последних кондиций чинить, то мы от того не отрицаемся, и дабы ее королевское величество в таком случае немедленно паки на Аланд или прямо к двору нашему с полною мочью и с довольными инструкциями прислала из министров, кого изволит". Брюс с товарищами объявил об этом указе Лилиенштету, и тот дал знать об нем в Стокгольм. 6 сентября Лилиенштет объявил русским уполномоченным, что получил указ из Стокгольма: королева объявляет, что в последних условиях своих довольно показала свое желание к миру, ибо хотела сделать знатные, чрезвычайно для нее чувствительные уступки; но царское величество принять их не хочет и велел объявить, что если в три недели предложенный им ультиматум принят не будет, то его уполномоченные имеют указ ехать с Аландских островов; поэтому и королева приказывает своему уполномоченному барону Лилиенштету ехать с островов и порвать конгресс. Русские уполномоченные отвечали, что им ничего более не остается, как готовиться к отъезду.